Всемирный следопыт, 1927 № 08
Шрифт:
Новая яркая вспышка, как ракетой осветившая вуаль хлынувшего потоком дождя, прорезала чернильную темень. Стало жутко. Сементову вспомнилось детство, когда он мальчиком остался как-то совершенно один на даче.
Разыгралась неожиданно набежавшая гроза. Сухие короткие перекаты грома, врезавшиеся в самую крышу дома, загнали куда-то в пятки дрожавшую маленькую душу. Забившись в угол, с завернутой в одеяло головой, мальчик цепенел от непреоборимого страха. Наконец случилось что-то совсем ужасное: сквозь пике одеяла глаза резнуло ярким пламенем, точно от голубого фейерверка, и с шумом пушечного выстрела разлетелся вдребезги стоявший у самого дома
Так и теперь голубой фейерверочный огонь, еще очень далекий, но уже достаточно яркий, чтобы светить и здесь, освещал весь аэростат и корзину, с темными кружками приборов, с частым переплетом уходящих кверху строп и с неясной темной фигурой Зыбкова. И стало еще неуютней в дробно стучащих по тугой оболочке каплях проливного дождя.
Далеко впереди, отливая на небо светлым маревом, горел огнями большой город. При виде далеких огней большого людского жилья, мысль о грозе стала уже не такой неприятной. Настроение сразу поднялось, и Сементов с удовольствием заправил в рот большой кусок шоколаду. Взглянув мельком на приборы, он сказал Зыбкову.
— А не попробуете ли ориентироваться? Может быть, можно определить, что это за город там впереди? Проследите курс по гайдропу.
Зыбков послушно встряхнулся и, взяв в руку компас, перегнулся через борт. И тотчас восклицание не то изумления, не то испуга вырвалось у него.
— Что случилось? — поспешно спросил Сементов и тоже нагнулся за борт.
И такой же возглас удивления вырвался у него. Весь гайдроп светился бледным голубым светом, словно его густо смазали фосфором. Тонкая светящаяся стрела каната каким-то волшебным жезлом плыла в окружающей черноте, и вокруг нее был световой ореол!..
Яркая вспышка, как ракета, прорезала черную темень. Зыбков взял в руку компас, перегнулся через борт, и крик не то изумления, не то испуга вырвался у него… Весь гайдроп светился бледным голубым светом, словно его густо смазали фосфором…
Это было настолько необычайно и красиво, что Сементов и Зыбков не могли оторваться от неожиданного зрелища и даже забыли про приборы и курс.
Когда Сементов снова повернулся к приборам и поднял голову, то ясно увидел, что так же, как гайдроп, светится и клапанная стропа и разрывная вожжа. Их свечение было несколько слабее на менее темном, чем земля, фоне аэростата. Было совершенно ясно, что и от них самих исходит свечение. Творилось что-то необычайное. Сементов не мог удержаться, чтобы не протянуть руку к стропам, желая проверить себя, и в страхе отдернул ее обратно: концы пальцев его собственной руки тоже светились мягким фосфорическим блеском. Когда он повернул к Зыбкову изумленное лицо, то увидел, что и тот внимательно смотрит на концы своих вытянутых пальцев. Издали было еще лучше видно, как светились руки Зыбкова. Сементову сделалось
— Товарищ Зыбков, вы знаете, что это такое? Ведь это результат электризации атмосферным зарядом. Это явление довольно часто наблюдается в южных морях. Там такое свечение называют огнями святого Эльма, и у моряков существует поверье, что корабль, на реях которого появляются огни святого Эльма, должен погибнуть… Однако поглядите-ка лучше на землю и скажите, может ли вот эта куча огней под наши быть Костромой?
— Если судить по широком реке, то, пожалуй, это Ярославль. Но из-за облачности я так запутался, что утверждать категорически не могу.
— Но вероятно, все-таки это именно один из двух этих городов. Глядите-ка. а ведь гроза-то несется с какой быстротой! Вон она уже где — далеко за нами.
Широкая лента реки тускло блестела внизу, отражая, как в зеркале, огоньки небольшой прибрежной деревни. Огней было мало, и они стояли один от другого на большом расстоянии. Скоро и они исчезли, и снова кругом осталась одна чернота глубокого провала. Только по крику петухов и редкому лаю собак можно было судить о том, что иногда там в черноте проплывали под аэростатом а деревни, погруженные в весенний сон, когда каждый крестьянин СССР доглядывает последние зимние сны, перед бессонною, но благодарною летнею страдой…
Но не стало и этих редких звуков, их сменило однообразное, похожее на шум морского прибоя, шуршание леса. Вероятно, ветер внизу был тоже довольно сильным, потому что временами казалось, будто деревья шумят совсем рядом, и высокие нотки свиста в ветвях прорывались в монотонном шуршании.
Становилось зябко. После полуночи снова сырость облаков стала обволакивать все вокруг. Кожа пальто снова сделалась скользкой и змеино поблескивала под лучом фонаря, которым Зыбков освещал иногда приборы. Была его вахта. Свернувшись калачиком на просторной постели из балластных мешков, Сементов спал, и сладкое посапывание товарища еще больше заставляло Зыбкова ежиться от зябкой сырости тумана.
Опять землю стало видно лишь изредка. Аэростат ровно шел на одной высоте, и становилось почти скучно от безделья. Внезапное зарево полыхнуло с земли в прорыв облаков, и невдалеке Зыбков увидел яркие плески огня. Жутью повеяло от этого яркого пожара одинокой лесной деревушки. И точно плачем подтверждая тоску и растерянность горевшей деревни, снизу донеслись частые размеренные удары дребезжащего колокола — набат…
Мысли Зыбкова не сразу освоили картину внизу, а когда он вполне осознал, в чем тут дело, под ним снова была лишь темная муть облаков.
Постепенно густая черная мгла начинала редеть, и сквозь ватную вуаль облаков проступал серый свет. Это еще не было утро, а только та предрассветная мгла, которая предшествует появлению дневного светила. Судя по времени, солнце должно было бы уже появиться из-за горизонта, но Зыбкову его не было видно. Только слабая желтая корона над головою Авроры просвечивала сквозь заволокшие даль низкие облака. Настало время будить Сементова.