Всемирный следопыт, 1927 № 08
Шрифт:
Еле доносится мощный гул шторма. Тише… Тише…
«Пантера» грузно опускается в бездну.
— 25 фут… 30… 45… 49 фут…
— Стоп!
— Есть стоп!
— Пополнить среднюю! Откачать уравнительную!
— Есть, есть!
«Пантера» чуть всплывает, опять садится на заданную глубину и опускается покойно, ровно… Наверху рвет и мечет разгулявшийся шторм…
Заунывно поют моторы, мяучит перепуганный и мокрый котенок Авдон. Штурман возится с картой, определяя место. Он крутит циркулем по карте, подымает голову и, как всегда, коротко,
— S.S.O.!
— Есть S.S.O.![1])
— Так держать!
— Есть так держать!
Вильнув, «Пантера» ложится на курс и, рассекая бесшумно немую глубину, час за часом идет под водой. Мимо иллюминаторов рубки, быстро кружась, бегут стайками пузырьки. Здесь, под водой, тихо, как в могиле. Наверху воет ветер, волны, вздымаясь, затевают драку, ревут, сталкиваются, разлетаются в брызгах и снова растут.
Виновато улыбаясь бледными лицами, пряча глаза, команда вытирает испачканные части. Старый электрик Захарыч, сидя на своем неизменном стуле, подсмеивается:
— Ништо, голубки! Впервой всегда так — а то и до желчи, до крови и командировок в царство немецкое. Ништо, пообтерпитесь — сами смеяться будете!
Авдон недоуменно бродит по палубе — ему разрешено это.
В лодке, где каждый килограмм может урвать равновесие — хождение запрещено. Котенок жалобно мяучит. Ему непонятно — отчего так строги лица и каждая нога отталкивает его. Он трется о ногу Захарыча, но и тот не обращает на него никакого внимания. «Пантера» опять идет на всплытие, и только успела высунуть глазок перископа, как шибанула в него взбешенная волна, крутя белыми своими космами.
Мощным толчком швыряет лодку. Звенит что-то, глухо падает на палубу. Шторм разыгрывается не на шутку, зверея с каждым часом. «Пантера» ныряет и долго бродит в темной и жуткой глубине: ищет грунт. Штурман застыл над картой, поглядывая на глубомер и компас.
— Здесь!..
Вздрагивая, уменьшает ход «Пантера» — идет, медленно увеличивая погружение.
Она нащупывает безопасное и покойное место, где бы могло улечься ее длинное, серое тело.
Мертвая тишина — ни звука, ни вздоха. В носу лодки вахтенный, приложив ухо к стальной стенке, напряженно слушает: не напороться бы на что, не налететь сослепу, — несмотря на то, что черным по белому написано на карте: «грунт — песок».
— 90 фут… 97… 110… 130…
Все тридцать пять человек подводников напряженным ухом ловят малейшие шумы. Вот-вот лодка должна сесть. Последние два фута… один…
— Стоп моторы!
— Есть стоп!
Мягко и тупо толкнуло «Пантеру». Заскрежетал песок под стальным брюхом. Еще толчки, короткие и легкие… Оборвались на жалобном взвизге напевы динамо. Испуганный Авдон трубой поднял хвост. «Пантера» остановилась, неуверенно подымая корму. Когда была принята вода в носовую дифферентную — еще поднялась корма.
Командир Гинс следит за стрелками компаса. Поколебавшись, стрелки остановились, замерли. «Пантера» улеглась в
* * *
Бессонными часовыми в ночевке на грунте — двое. Трюмный и штурман. Они сторожат немоту забортную, подозрительные шорохи. Под водой капля падает звонко, гулко — зараз услышишь. Тут уж следи, трюмный! О земле мысли вон, гони дремоту — а то и ту и другую не почувствуешь никогда…
Кок[2]) Навагин чародействует у плиты, мешает огромной своей чумичкой вкусное варево. Аппетитный запах гонит слюну — желудки гудят от этого запаха…
— Команде ужинать!
Кряканье, звон тарелок.
— Эй, братва! Чья миска с ложкой валяются? По уставу — за борт, и никаких кранцев!
— Во-первых, ты под водой: не выкинешь, во-вторых — миска Горчакова, а он на берегу!
Набиты подводницкие жадные утробы до отказу. Команда укладывается спать. Многие забывают, что над ними десятки метров тяжести, что рыбы морские, тычась глупыми своими мордами в стальные борта, изумленно перебирают плавниками.
Сон сильнее всего — где застанет, там и валит благодатная дрема. И намучившись за день, всхлипывают подводники масляными ртами…
Рулевой Парикмахер, весельчак и балагур, зовет Ловейку, длинного, ленивого украинца.
— Эй дылда, слон персидский! Давай сказки рассказывать!
— А мне все едино, сказку, так сказку…
— Ну слушай — да не зевай! Да не волнуйся, а то встанешь во весь рост, лодку головой дурацкой пробьешь — потонем!
— Ладно, ладно, давай сказку!
— Так и быть, расскажу. Другому не стал бы — уважаю тебя…
Парикмахер поудобнее укладывается. Ловейкины ходули на аршин добрый за койку свесились.
— Беспризорное дите! Внимай! Вез я раз по Невскому воз гороха и рассыпал!
— Нну, дела-то плохие!
— Да нет, не плохие!
— А што?
— Да вот што!
— А как?
— Да вот как! Повадилась попова кошка, лазить ко мне в окошко. Весь горох-то у меня и поела!
— Табак дело, Витенька, закуривай!
— Да не табак, теньтелева ты башня и дурак, не закуривай!
— А што?
— Да вот што!
— А как?
— Да вот как! Я кошку-то убил, да шубу себе сшил; а шуба-то вышла лохн-а-атая, лохматая!
— Ну, дык, это ж медведь?!
— Похоронить тебя дылду, да не отпеть! Какой такой медведь? Хошь, про медведя расскажу!
— А ну!..
Ярко горят лампочки — полным накалом. Прикладывает вахтенный ухо к стенке — ни звука, ни шороха. Всхрапывают подводники, переживая во сне вчерашний день и сны желанные. Тикают часы в кают-компании — деловито, по-домашнему. Авдон спит, калачиком свернувшись в ногах Захарыча. Поскрипывает песок под брюхом «Пантеры».
Сказка продолжается:
— У нас медведь в поле прыгает — морковкой питается. Передние лапки маленькие, задние большие, капусту грызет…