Всемирный следопыт, 1929 № 01

Коллектив авторов

И все за старухой кричали один за другим:

— Не пускай напасти на меня!

Когда кончилась ворожба, развели огонь. Грелись у костра все, кроме Туси. Ее угнал Газун в шатер. Газун, куря трубку, крутил ко мне спину. Изо всего этого мне стало ясно, что наше знакомство испорчено. Виноваты мирикля. Оставаться в таборе Газуна было опасно. Я не мог знать, что задумал против меня Газун, но, конечно, он так меня не оставит. Поэтому надо было удирать. Но куда? Я готов был возврат литься на фронт, лишь бы не очутиться голодным под чистым небом. Да и время шло к зиме. Поздняя сухая осень может завтра сорваться, и хлынут холодные дожди. А о найме хаты в деревне для табора Газун и не думал. Я ломал себе голову, что заставило Газуна пригвоздить

себя к этому месту. Цыгане хотя и роптали на Газуна, однако, верили его мудрости, что он сумеет избежать напасти. Но мне было ясно, что вождь или сходил с ума, или задумал что-нибудь необыкновенное. Отговорка его, будто фронт развернется за рекой, была для меня смешна. Однако мне было странно слышать это от вождя, которого я не считал дураком. Наоборот, он был по-своему, по кочевому, довольно умным, скрытным и хитрым, притом еще зверь. Я готов был прозакладывать голову, что за ним числился не один десяток ловких грабежей и убийств.

Я решил сбежать, все равно куда, лишь бы подальше от конокрадов.

VIII. Кровь, золото и мирикли.

И вот в тот день, когда я собирался оставить табор, утром, еще цыгане спали, случилось страшное дело…

Чуть свет пошел я на реку за водой. Солнце сбрасывало с себя кумачовую рубаху. Холодный утренник рывками набегал с Оки, расчесывал непокорные ржавые травы, бежал в табор и трепал там рваные тряпки шатров. Он хозяйничал и в березняке: порыжелые листья шипели, будто березняк поджаривался на огромной сковородке. Вышел я на тропинку с полным ведром. До табора оставалось дойти на бросок камня, как вдруг над головой засверлил снаряд, да как грохнет в таборе!.. Распоролась земля, и вихрем сорвались в воздух обломки и лоскуты шатра с черной гущей дыма и комьев чернозема. Коленки у меня подогнулись; уронил я ведро наземь. Комья земли и куски человеческого мяса сыпались сверху… Весь я был забрызган кровью. Долго не мог я сдвинуться с места…

_{Распоролась земля, и вихрем сорвались в воздух обломки и лоскуты шатра…}

Проснувшиеся от грохота цыгане сорвались с перин и неслись, как сумасшедшие, в рощу. Испуганные кони бешено ковыляли кто-куда.

Я еле приволок ноги к табору и обомлел… На месте шатра Газуна была кровяная яма. Из распоротых перин ветром выдувало пух, и он разлетался и метался по полю, как вьюжный снег. Все было исковеркано, порвано, сломано на кусочки…

Я не верил глазам: чтоб снаряд мог вырвать воза два земли! Присмотревшись в глубину ямы, я увидел следы стенок давно зарытого большого сундука. На дне его лежало взрытое, окропленное свежей кровью и засоренное сочной черной землей богатство Газуна: яркие цветные шелка и дорогие материи, золотые и серебряные вещи, пачки кредиток, николаевские золотые десятки и пятерки… и еще… и еще разные вещи.

Меня удивило такое богатство. Тут же ужаснулся я изуродованным трупам Газуна и Туей. Без рук и ног тело Газуна, будто живое, ползло с края ямы вниз и давило животом на оторванную голову Туей, всю опутанную ее черными жирными волосами. Единственный глаз Газуна вытек. Вместо глаза глядела на меня жуткая дырка. Я отшатнулся. Под ногами хрустнуло… Я наступил на мирикля. Янтарная дробь их была в крови. Их выбросило взрывом из сундука вместе с драгоценностями, которые валялись вокруг.

«Вот за какие мирикля горячился Михала!»— подумал я и с ужасом взглянул на изуродованное лицо Туси, которое уже придавилось на дне ямы к золоту

и серебру туловищем Газуна.

Я уже хотел наклониться и поднять мирикля, как снова засюсюкал в воздухе снаряд, и я что было духу побежал из табора…

Белые не щадили табор. Они сыпали один за другим снаряды… Нет, я не могу больше говорить. Дрожь берет меня от этого кошмара…

IX. Тайна Газуна.

Эстрадники ждали продолжения от Маштака, но он беспокойно шагал из угла в угол и дымил папиросой.

— Вот и сейчас словно жгут меня мертвые глаза Туей. — Маштак остановился, чтобы перевести дух, и щелкнул пальцами. — Что ни сон, все мирикля в крови вижу…

— Маштак! — сказал один из слушавших его рассказ. — Ты много наговорил, что мы и без тебя давно знаем, перескакивал с одного на другое, а что за такие Тусины мирикля были и почему так эти мирикля пугали всех — ты не сказал.

— Откуда ему знать! — махнул рукой Федук. — Он сам до сих пор не знает, в чем дело. Ведь он после взрыва удрал из табора, а я остался.

— Заколдовали, что ли, их на мириклях? — засмеялись эстрадники.

— Нет, не заколдовали, — сказал Федук, — а так, полевая дурость Газуна, да свое богатство скрывал он. Скажу вам, что у меня столько волос нет на голове, сколько у бессарабских конокрадов законов. Вот, хотя бы, скажем, надо коня вести на продажу. Сядет цыган на коня, и если конь сразу побежит из табора, выходит по их закону — продан будет, а если головой мотает, да во все стороны бросается, да из табора не идет, ну, тогда до следующего базара коня будут держать. С гвоздя кнут упадет наземь, — значит, говорят они, убытка жди. Трефонный король из колоды карт утеряется — в тюрьму цыган угодит. Три года с ними кочевал, я их хорошо знаю.

Так скажу вам про мирикля! Я, как и Маштак, не догадывался тогда, почему такая горячка напала на Газуна и Михалу. Да и все цыгане не понимали в чем дело. Знали все, что Газун берег свою дочку для Михалы. Газун хотел, чтобы зять его был такой же вороватый, как он. А богач он был крупный. Никто бы не поверил, глядя на его рваную рубашку, что он имел на сто тысяч богатства. Ну, так вот, узнал Газун, что коммунисты бедняков с богачами уравнивают, забеспокоился за свое богатство. И когда по случаю войны застрял

Газун на стоянке в Орловской губернии, выкопал он яму в своем шатре, спустил туда сундук с богатством и засыпал его.

— Ну, а Михала знал про сундук?

— Вот я к тому и подхожу. Разъясно я еще, чтобы было вам понятно, про клад и про находку. Найдет цыган клад или находку и скажет об этом двум: человекам, с кем согласен делиться, но чтобы трое знали тайну, не больше и не меньше. Такой закон у них. То же самое бывает, когда прячут в землю свое добро. Трое будут знать про это, не то чужой глаз уворует. Открылся мне и нашим цыганам во всем Михала в тот день, когда разоренное богатство Газуна собирал. Дело было так. Стал Газун хоронить свое добро в земле и сказал он Михале и Тусе: «Объясняюсь я перед вами, захоронил я в земле свои пожитки. Злые глаза большевиков попортили богатство князей и помещиков, а узнают про мои железки и тряпки, не пожалеют они старого бедняка Газуна и отберут мои пожитки. Сердце наше скрытное никому не скажет про наше добро».

Повыдрали они, чтобы было родное молчание, друг у друга из головы по волосу, поцеловались, и Газун сказал еще Михале: «Вижу я, что ты золотой цыган. Много лет любовался я тобой и теперь доверился тебе. Лежат еще в зарытом сундуке моего деда счастливые мирикля, отдам я тебе их вместе с дочкой, когда кончится бессчастная война». Вот теперь и понимайте, почему они горячились. Маштак, ничего не думая, просто с ветру сказал про мирикля, а они подумали, что он откуда-то знает про спрятанный сундук. Видите, какое тут дело! Говорил мне тогда Михала, что Газун — ой, как зло острил глаз на тебя…