Всемирный следопыт 1930 № 05
Шрифт:
Снова наступила канзасская зима. В своих научных докладах Карльтон называл ее «строгой зимой». А к концу лета 1897 года осталось в живых менее сотни сортов из тысячи первоначальных образцов иноземной пшеницы.
— Я должен ехать в Россию, — стал поговаривать Карльтон. — Мне необходимо познакомиться с черноземной полосой Южной России и поискать там самых твердых сортов пшеницы.
Поездка в Россию стала его манией.
Однажды во время своих скитаний по Канзасу он встретился с русскими меннонитами [21] . Эти странные люди с успехом выращивали пшеницу даже в самые тяжелые суровые
21
Меннониты — протестантская секта. Главным образом в США, Канаде, Нидерландах — где и была основана в 30-40 годы 16 века Менно Симонсом. Проповедуют смирение, отказ от насилия, верят во второе пришествие Христа. — прим. Гриня.
Карльтон исходил всю Великую равнину, начиная от долины Красной реки на севере и кончая пустынными техасскими степями на юге.
Всюду, где бы он ни был, он присматривался к свойствам почвы и на ходу делал летучие анализы. И всюду он видел, что фермеры сеют только мягкую пшеницу, одни красную, другие белую. Он видел, как они терпели неудачу, разорялись дотла и уходили куда глаза глядят. За сравнительно короткий срок до четверти миллиона поселенцев должны были покинуть Канзас.
Карльтон рассеянным взглядом смотрел на это бегство и неожиданно вспомнил меннонитов. Эти люди и не думали уходить из Канзаса, они строили себе прекрасные дома. Карльтон видел, как они собирали по тридцати бушелей с акра твердой пшеницы, в то время как вокруг них от недорода царили нищета и разорение.
Он подружился с меннонитами, забрасывал их вопросами, которые они плохо понимали, не отходил от них ни на шаг.
— Но эту пшеницу… — он надкусывал твердые красные зернышки, — где вы ее взяли? — приставал он к сектантам.
— Эту пшеницу испокон веков сеяли наши предки. Называется она турецкой, — сообщили они Карльтону.
Оказывается, их деды привезли ее с собой из Таврической губернии. Когда они уезжали из России и садились на пароход, каждый глава семьи имел с собой около бушеля этой пшеницы. Она являлась для них величайшей драгоценностью. Вначале мельники отказывались принимать пшеницу меннонитов, так как их жернова не могли ее размолоть; потом были построены специальные мельницы для этой пшеницы.
Карльтон снова вернулся к своим опытам, порыскал по полям, просмотрел записи и обнаружил, что некоторые из твердых сортов русской пшеницы устояли лучше других. И он перенесся воображением за тысячи километров, на безбрежную черноземную полосу южно-русских земель. Весь мир должен стать его лабораторией!
IV. В далекой России.
В июле 1897 года Карльтон уехал из Вашингтона в восточном направлении, держа путь на Россию.
Как ужасно он надоедал важным чиновникам из Департамента земледелия, чтобы добиться этой командировки! Он перебивал их на полуслове, едва только они начинали ему возражать, ослеплял их фейерверком своих фантастических замыслов, засыпая градом фактов. Он брал карту Дакоты, Канзаса и Небраски и накладывал ее на карту юга России.
— Вот, джентльмены! Вы видите, как они поразительно точно совпадают! — повторял он без конца мягким, но настойчивым голосом.
Каким-то
— Что же вы в конце концов предлагаете? — с досадою спрашивали чиновники.
— Ну как же вы не понимаете! — восклицал Карльтон. — Ведь в нашей средне-западной области нет местной пшеницы. Там имеется множество разных сортов, случайно занесенных поселенцами. А в России… Там пшеница натуральная, существующая с древнейших времен. Неужели же вам не ясно, что только такая пшеница может выжить в наших условиях?
— Да, но…
— Вы хотите спросить, почему мы должны испробовать именно эту пшеницу на нашей западной равнине? Да потому, что эта равнина абсолютно похожа на русскую черноземную полосу. Долгая холодная зима, сухое короткое лето. Дожди? И там и тут в период созревания выпадает одинаковое количество осадков. Но самое главное — это характер почв. Их невозможно отличить одну от другой!
— Но, позвольте…
— Нет, нет, джентльмены! Вы обязательно должны командировать меня на поиски лучшей русской пшеницы!
Наконец ему было указано на то, что он не знает русского языка. Он отправился домой, окружил себя кучами словарей и грамматик и принялся добросовестно изучать этот дьявольски трудный язык…
Таким образом исключительно благодаря личной энергии и настойчивости Карльтону удалось поехать в Россию.
Он не надолго задержался в Одессе и в Петербурге для беседы со специалистами. Все лето и осень он посвятил охоте за пшеницей. Один и тот же вопрос неотступно стоял перед ним:
«Какие сорта озимой пшеницы лучше всего переносят самые холодные ветры в наиболее бесснежные зимы?»
На ломаном русском языке, или на английском, или же просто с помощью знаков он спрашивал каждого встречного:
— Какие сорта вашей яровой пшеницы лучше всего сопротивляются засухе и паразиту ржавчины?
Он задавал эти вопросы и помещикам, и ученым агрономам, и безграмотным крестьянам. Но больше всего он смотрел. Его большие серые глаза, казалось, видели нечто такое, что влекло его все дальше на восток, к пустынным зауральским степям.
В своем неуклонном движении на восток он дошел до Тургайской степи, простирающейся на юго-восток от Оренбурга. Он уселся на маленькие дрожки и пустился в странствие по этой прерии, раскаленной как Сахара. Он низко перегибался со своего ненадежного экипажа, чтобы ковырнуть пальцем чернозем обнаженной иссохшей равнины, впитывавшей в себя короткие летние дожди, как гигантский лист пропускной бумаги.
Наконец он остановился у одинокой, крытой кошмой киргизской юрты. И здесь Карльтон нашел то, чего искал.
Он нашел твердую пшеницу, называемую кубанкой. Она была настолько тверда, что ее трудно было отличить от ячменя. В степях западной Азии на протяжении несчетного числа веков она выпускала на земли светлозеленые побеги, а эта земля возделывалась таким грубым и примитивным орудием, которое никак нельзя было назвать плугом. Кубанка выталкивала кверху свои крепкие короткие стебли, несмотря на адскую жару. Ее плоские налитые колосья, щетинившиеся длинными жесткими бородками, киргизы жали серпами в самую жаркую пору дня. Стеклянные твердые зерна вымолачивались цепами или же с помощью верблюдов, которых гоняли кругом по разложенной на земле пшенице.