Всемирный следопыт, 1930 № 10-11
Шрифт:
Она ходила внутри круга, в направлении, обратном движению хоровода, и, запрокинув по-лебединому голову, пела древнюю, как праздник Яр-Хмеля, песню «Серую утицу».
А сама я с гуськом, Сама с сереньким, Нагуляюсь, намилуюсь С мил-сердечным дружком!..Руки девушки встрепенулись, как лебединые крылья, колыхнулись ее яхонтовые сережки с длинными подвесками.
«И эта оранжерейная красота достанется какому-нибудь купчине, — подумал с раздражением Косаговский. — Заставит он ее по Домострою снимать ему сапоги, а во хмелю будет бить плетью. Жена-де да убоится мужа!»
— И зародилась же на свете такая красота! — восхищался рядом вслух Птуха. — Истинно, на великий палец девочка!
— Коли нравится, приударь за ней, — пошутил Раттнер.
— Ну это уж, Алеша-ша! Мне не можно! Мне за такую коварную измену’ моя кума очи выест!
— Ты и здесь уже успел куму завести? — искренно удивился Раттнер.
— А як же можно нашему брату военному на свете без кумы жить? — спросил серьезно Федор. — Нет, вы гляньте на Истому, як он в. нее глазами зиркает. Аж кингстон открыл, от как загляделся!
Истома смотрел на девушку во все глаза и даже, действительно, забывшись, полуоткрыл в восхищении рот. Косаговский почувствовал вдруг неприязнь к Истоме и сам удивился этому чувству.
«И чего я дурю? — подумал он. Ревновать? Глупости…
Круг вдруг сломался, девушки и парни, водившие хоровод, смешались вместе. А затем началась игра в горелки. Мирские отошли к пихтам и сели в холодке. Истома присоединился к играющим.
— Эта присуха его, Истомкина, — продолжал свои объяснения Птуха. — Но только хоть и видит кот молоко, да у кота рыло коротко.
— Почему? Не любит она его? — быстро спросил Косаговский. — Может быть… другого любит?
— Все равно у Истомы до нее нос не дорос! — продолжал Птуха. — Он кто? Поповский внучок, богомаз? А она, Анфиса, дочь посадника Муравья.
— О, чорт! Дочь новокитежского президента! — рассмеялся нервно летчик.
— Древняя это штука! — указал вдруг Раттнер. — Я про игру в горелки говорю. Ока ведет свое начало от «умыкания» парнями девушек на старинных славянских игрищах. А знаешь, что, Илья? — Мне кажется, что и ты непрочь познакомиться с этой великосветской девицей.
— Непрочь! — ответил серьезно летчик. — Вот только не знаю как.
— Как? Самое лучшее пригласить ее на партию тенниса.
— Я не захватил с собой белые брюки! — отшутился Косаговский.
В это время невдалеке от мирских, прошла веселая, шумливая толпа новокитежской молодежи, направляясь к качелям. Косаговский заметил в толпе чернобобровую шапку Истомы, невдалеке от нее белокурую головку в волосинке из пряденого
— А не сходить ли нам, товарищи, на качели посмотреть?
— На качели? — улыбнулся лукаво Раттнер. — Ну что ж, от безделья и это дело!
Они поднялись на крутой бугор, почти отвесной тридцатиметровой, стеной оборвавшийся к озеру.
На самом краю обрыва и стояли громадные, высотою метров в пять качели.
Доска качелей в своем стремительном полете вырывалась за черту утеса и висела томительное мгновение над озером.
Качались парами: девица стояла, на доске, держась руками за оба каната, а парень, показывая удаль, сидел верхом, ни за что не придерживаясь.
— Гляди-ка! — шепнул Птуха Косаговскому.
Летчик, разглядывавший толпу, перевел взгляд на качели и увидел Анфису. Она стояла уже на доске, держась одной рукой за канат, другой рассеянно перебирая ожерелье из крупных гранатов в перемежку с жемчугом. Анфиса ждала партнера.
Из толпы вырвался вихрем Истома и подбежал к доске.
— Не надо! — сказала тихо, но твердо Анфиса. — Уйди!
Истома побледнел, снял для чего-то шапку и так, с обнаженной головой, тихо отошел к качельному столбу.
— Ловко отшила! — засмеялся Птуха. — Иди ты, Илья Петрович, может быть, тебе повезет!
— Не говори глупостей, Федор! — раздраженно ответил Косаговский.
А из толпы уже неслись насмешливые крики по адресу Истомы:
— Што, с’ел, поповская кутья?
— Широко живет, высоко плюет! Ишь… под посадничью дочку метит!
— Феня! — сказала Анфиса, обращаясь к девушке, стоявшей ближе других к качелям. — Садись со мной. Ну же, божья коровка!
Низенькая толстушка вскарабкалась обрадованно на доску.
Доска качнулась шире, и вдруг, брошенная шестью руками, рванулась с утеса к озеру, как будто силясь в полете своем увлечь за собой в пропасть могучие качельные столбы. Одно томительное мгновенье стояла она дыбом в воздухе.
Анфиса, упершись крепко каблучками «выступков» в доску, висела на руках, выгнувшись дугой, спиною к земле. Доска сначала нехотя, а затем все быстрее и быстрее пошла книзу, и снова взмыла кверху, ко уже над утесом. Косаговский на один только миг увидел высоко над собой лицо Анфисы. А затем доска снова улетела на озеро.
«А это стоит, пожалуй, хорошей мертвой петли, — подумал он. — Вот как надо испытывать нервы и сердце поступающих в летные школы».
Дребезг женского визга расколол вдруг нестройный говор толпы. Кричали где-то в задних рядах. Косаговский быстро обернулся, но увидел лишь испуганные лица, поднятые кверху. Он тоже посмотрел вверх, на пролетавшую над его головой доску качелей.
Анфиса не стояла уже на доске, а висела в воздухе, судорожно вцепившись обеими руками в правый канат. Встречным ветром оплело сначала ленты, а потом и косы ее вокруг одного из канатов так туго, что притянуло даже голову. Анфиса, испугавшись, дернулась с силой вперед, но потеряла при этом равновесие, сорвалась с доски и повисла в воздухе. К счастью, она еще не выпустила из рук каната.