Всеслав Полоцкий
Шрифт:
Катера ощутила нестерпимое волнение. Сколько людей прошло по этим плитам, под этим высоким куполом, с которого, когда поднимешь глаза, льется свет. Еще больше людей мечтают побывать здесь, спят и во сне видят этот святой храм, а они, Катера и Ходоска, стоят в нем, стоят и боятся дохнуть.
«Помоги мне, София, — просила Катера. — Сведи меня с тем, кого я люблю. Прошу тебя, ведь я знаю, что ты оберегаешь любовь».
Когда они вернулись из Софии на Брячиславово подворье, Степан начал почтительно, как и положено холопу, упрекать Катеру за то, что та больно уж подолгу ходит по городу, дорога у нее должна быть одна — к церкви
— Не учи меня, раб! — гневно оборвала Катера.
Степан побледнел, проглотил сухой комок в горле и, набравшись смелости, заговорил снова:
— Хочешь — казни меня, боярышня, хочешь — плюй на меня, волосы дери с моей лысины, но я на святых образах поклялся твоему отцу, боярину Алексею, уберечь тебя от злой руки и злого глаза. Знаешь ли ты, что делается в городе и окрестных весях? Мертвецов из Могил крадут, Божьи кресты рубят, какие-то дьявольские знаки кровавой краской на стенах малюют. Великое волнение кипит в сердцах человеческих. Защитники Перуна, которые до сей поры в пущах и тростниках сидели, на белый свет выходят, из степи алахи на конях и горбатых верблюдах Божьим церквам угрожают.
Старик опустился на колени, трижды стукнулся лбом о пол, слезно попросил:
— Слушайся меня, пташечка золотоперая, боярышня дорогая. Если я не услежу за тобой, если какая беда случится, бросит меня боярин на корм дворовым псам.
Катера пообещала впредь быть осторожной и без особой нужды не выходить с подворья. Степан успокоился, начал вместе с Ходоской готовить обед. Ели душистый сушеный сыр и сладкие желтобокие груши.
— Разных племен купцы и мастеровые люди живут в Киеве, — немного успокоившись, рассказывал Степан, — ромеи, армянцы, ляхи, евреи, тевтоны. Съехались со всего света. И каждый на своем языке говорит, попробуй пойми их.
— Я здесь и нашу речь слышала, — сказала Ходоска.
— А где нашего люда нет? Полоцк и Менск знают всюду, — не без гордости заметил Степан.
Над Киевом собрались тучи, и пошел мелкий дождь. Дня три, не меньше, надо идти ему, чтобы отмыть небо от дыма. Большой дым в последнее время наплывал и наплывал из степи. На левобережье Днепра пылали пожары. Хан Шарукан зашевелился там со своей ордой.
Катера в эту ночь долго не могла заснуть. Где-то в этом огромном, многолюдном городе был Роман. Как найти его, как увидеть? В море людей сделать это, считай, невозможно, одна надежда на Бога. И Катера молилась в тишине. А когда заснула, ей приснился Роман, улыбчивый, красивый, поклонился и шепнул: «Возле поруба меня ищи, где князь Всеслав сидит…» Она проснулась и долго не могла понять, кто ей сказал эти слова. Больше так и не уснула. В ушах все звучало: «Возле поруба меня ищи…»
Назавтра Катера и Ходоска снова пошли в Софию, помолились, а когда возвращались обратно, молодая боярышня выпытала у киян, где находится поруб с полоцким князем. Оказывается, находился он совсем недалеко от Брячиславова подворья. Не раздумывая, бегом подались туда. Однако ничего особенного не увидели — торчало из земли несколько венцов дубовых толстых бревен с плоской, тоже бревенчатой, крышей, вои-охранники скучали, опершись на копья, и все. Робко подошли они к узенькому оконцу, дышавшему мраком.
— На вурдалака хотите глянуть? — усмехнулся один из воев. — Так что-то не слыхать его. Может, спит себе, а может, побежал за тридевять земель.
Он
— Там не вурдалак сидит, а полоцкий князь, — строго сказала Катера. — Ты христианин, и грех тебе смеяться над бедой человеческой.
Вой умолк, нахмурился. Взволнованная Катера глянула в оконце, но ничего не увидела. Поруб как вымер. Ни звука, ни шепота. Может, и правда князь Всеслав и княжичи спят? С невеселым сердцем вернулась Катера на Брячиславово подворье. Там ее с нетерпением ждал Степан.
— Опять, опять… Сколько ни говори! — вздохнул он, казалось, с облегчение…
То же повторилось и на следующий день. Возвращаясь из церкви, Катера и Ходоска снова повернули к порубу. На этот раз возле него было людно и шумно. Десятки смердов с женами и детьми толпились у оконца, желая увидеть полоцкого князя, кричали:
— Заступись за нас, князь милосердный!
— На одного тебя надежда!
— Молись за землю Русскую! Конец ей приходит!
Оказалось, все эти страшно усталые, запыленные люди прибежали в Киев с днепровского левобережья, где уже храпели, подминая под себя степной ковыль, половецкие кони. Многотысячное войско кипчаков перевалило через реки Вороскол, Псел и Хорол, стремительно двигалось к реке Суле, откуда прямая дорога на Переделав и Киев.
— Спаси, приснопамятный князь! — кричала, голосила толпа, опустившись на колени. — Ты все можешь, спаси!
К смердам присоединились мастеровые люди с Подола, боярские холопы с Горы, слепые паломники, шедшие в Палестину на богомолье. Страшный крик стоял перед порубом.
Вои-охранники жались друг к другу, знали — махни копьем или мечом — и вся эта голодная озлобленная толпа набросится, поломает копья, как тростинки, а самих растопчет или с камнями на шее поволочет к Днепру. Начальник охраны шепнул двум своим самым быстроногим воям, чтобы те бежали к великому князю Изяславу и воеводе Коснячке, звали подмогу.
А толпа между тем все больше распалялась. Солнце пекло, сухая пыль забивала ноздри, пахло дымом и потом, не отзывался, молчал в порубе князь Всеслав, и это еще пуще подзадоривало людей, делало их похожими на стадо разгневанных туров, которое мчится лесом, ломая все на своем пути.
— Разнесем в щепки боярские житницы! — пронзительно кричал загорелый до черноты бондарь с Подола, — Христос учит, что земля должна кормить всех. Распорем боярам животы и набьем их зерном!
— Идем отсюда, Ходоска! — испуганно выкрикнула Катера. Они начали выбираться из людского водоворота. Слепой седой паломник вытянул вперед худые, коричневые от солнца руки, дрожащими пальцами провел по лицу Катеры, сказал с грустью:
— Зачем ты-то здесь, красавица? Сейчас здесь кровь потечет…
Катеру бросило в дрожь от одного этого прикосновения. А тут еще прилипла к щекам и бровям откуда-то взявшаяся паутина. Можно было подумать, что ее пустил по ветру слепой.
— Скорей, Ходоска! — позвала Катера, изо всех сил протискиваясь через толпу.
И в этот самый миг вылетел к порубу на белом коне, в блестящих наборных доспехах воевода Коснячка. С ним было около сотни дружинников и новгородский епископ Стефан, который две седмицы назад приплыл по церковным делам к киевскому митрополиту. Неуверенно держась на коне, Стефан поднимал высоко над головой икону Богоматери. Космы его черных волос трепал ветер.