Всей землёй володеть

Яковлев Олег

Снова яростно бушевали за окном холодные зимние ветры, обрушивая клубы снега на людей, лошадей, дома, деревья, заметая до самых крыш утлые хижины переяславской бедноты. В ночном небе вдруг ярко вспыхнула молния и раздался чуть надтреснутый сильный глухой удар грома. Всеволод вскочил с постели, испуганно перекрестился и упал на колени перед ставником с образами.

– О, Боже! Что за знамение небесное?! Гром средь зимы! Господи, помоги рабу своему! – зашептал он, устремив взор на лик Божий.

Христос-Пантократор смотрел на князя с иконы грозно, с гневом,

тёмные жгучие глаза его словно говорили: «Жди, берегись, лихо тебе будет! Грешен ты, раб Феодор!»

Всю ночь на дворе неистовствовала стихия, отрывисто свистел ветер за ставнями, кружила бешеная вьюга. Князь беспокойно ворочался под беличьим одеялом, тщетно пытаясь уснуть. К утру буря стихла, из-за туч проглянуло солнце и осветило землю слабым сиянием. Всеволод успокоился.

«Видно, сатана бесновался. Отвёл я беду жаркой молитвой», – решил он.

В хоромах привычно засуетились холопы, люди тихонечко перешёптывались о ночной грозе. Вдруг до слуха Всеволода донёсся стук копыт и громкое конское ржание. С тревогой в душе, набросив на плечи кожух, он поспешил на крыльцо.

Посреди двора на огромном вороном скакуне с долгой густой гривой восседал широкоплечий молодец лет немногим более двадцати. Светлые волосы его кудрями разметались по плечам, а синие васильковые глаза смотрели упрямо и твёрдо. Грудь пришельца защищала дощатая бронь, поблескивали гладкие металлические пластины, поверх брони с этакой высокомерной небрежностью был наброшен красный плащ-корзно. На голове молодца красовалась лихо заломленная набекрень островерхая соболья шапка.

Всеволод вздрогнул, узнав Ростислава.

– Ну что, стрый, не встречаешь?! Али не признал?! Коротка ж у тя память! – с громким смехом задорно крикнул ему молодец.

«О, Боже! Вот напасть! И чего ему надо от меня?» – с удивлением и тревогой подумал Всеволод.

Деланная широкая улыбка заиграла на его устах, он шагнул вперёд и, приложив руку к сердцу, вполголоса проговорил:

– Здравствуй, сыновец. Давненько не видались мы с тобою. Сколько и лет минуло – сразу не сосчитать.

«Провались ты в болото!» – скрипнул он с раздражением зубами.

Совсем не хотелось ворошить недавние события и вспоминать лишний раз о своей глупости и об этой развратной ведьме Гертруде.

Ростислав вынул ногу из стремени, спрыгнул на снег и, сорвав меховую перщатую рукавицу, протянул Всеволоду десницу. До чего же была она сильна!

– А ты, гляжу я, вовсе захирел тут, в Переяславле своём! Верно, охотою не балуешься, всё в тереме киснешь. Знаю, письмена иноязычные чтишь. Экое занятие! То для монахов! – Ростислав раскатисто расхохотался и хлопнул дядю по плечу.

У Всеволода внезапно позеленело в глазах, он пошатнулся и едва не осел в сугроб.

– Ну, ты не очень. Всё-таки я князь, не простолюдин, не гридень тебе какой, – недовольно морщась, Всеволод стряхнул с кожуха снежные хлопья.

Ростислав снова захохотал.

– Ну, веди ж мя в терем свой! Угощай олом [185] , квасом,

брашном [186] ! Принимай гостя! – сказал он, с трудом сдерживая приступы смеха. – Не кажен день, поди, родичей принимать приходится.

185

Ол – пиво.

186

Брашно – кушания, «хлеб-соль» в широком смысле.

…На столе в горнице выставлены были кружки с вкусным медовым квасом. Ростислав не спеша выпивал одну за другой. Лукавой синевой светились его большие глаза с длинными мохнатыми ресницами.

– Тут у тя, яко в келье монашеской. – Он презрительно скривился. – Стол да скамья.

– Земное величие бренно, – хмурясь, ответил Всеволод. – К чему мне излишняя роскошь? Было бы чем володеть, а остальное… – Он махнул рукой. – Зачем оно мне?

– А туры у тя в лесах как, водятся ли? Длани чешутся, поразвлечься б, ловитвою побаловаться! – Ростислав зачарованно закачал русой головой.

– Туров не так здесь много, не то что в лесах на Припяти да на Волыни. Там их целые стада бродят. Но и у нас есть.

– Как мыслишь, не затравить ли нам хотя б двух-трёх? Ловчие-то у тя, надеюсь, сыщутся?

– Можно бы и затравить, ловы устроить. Только иные вот туры здесь, бывало, встречаются. Лютые туры. Зовут их половцами, иначе – кипчаками. Нынешней зимой ворвались они в землю мою, под самый Переяславль подходили. Множество люду сгубили, пленных великое число угнали. Вот от этих злодеев советовал бы я тебе, сыновец, подальше держаться. Народ половцы дикий. Поклоняются они духам добрым и злым, а воинам знатным ставят на могилы бабы каменные. Иной раз, как в степь выедешь, глянешь – стоят, этакие страшные, огромные. Аж жуть берёт.

Ростислав опять звонко расхохотался.

– Ну, стрый, потешил ты меня! – Вытерев выступившие на глазах от смеха слёзы, промолвил он. – Видать, напустили на тя степняки страху, коли каменной бабы, и той испужался! Сидишь тут сиднем, дрожишь, яко лист осиновый!

– Тебе, сыновец, потеха, а мне не больно-то по нраву, когда вокруг Переяславля сёла пылают и смердов в полон уводят, и скот, и лошадей забирают. Обгорелыми брёвнами править кому в радость! – Всеволод злобно осклабился. – Ну да ладно. Этой зимой они больше не сунутся. Можешь себе охотиться без опаски.

– Да я их и не боюсь вовсе! – Ростислав молодцевато тряхнул кудрями.

– Ой, остерегись, сыновец. Половцы – лихие люди. Ты их, верно, и воочию-то не видел, а бахвалишься. Не возгордись, – поучительно изрёк Всеволод, придвигая к себе кружку с пенящимся олом.

– Ну да, не видал! Как же! – вырвалось из уст Ростислава.

Всеволод вздрогнул, поднял на племянника беспокойный, блуждающий взгляд и недоумённо спросил:

– Когда же ты их встречал?

Ростислав отмахнулся, недовольно пробормотав: