Всходил кровавый Марс: по следам войны
Шрифт:
— Пустяки, комбинация! — задорно смеётся артиллерист. — Да вы, сестрица, кушайте, не огорчайтесь. Ведь зато во Львове и в Тарнове сестричек сколько! И какие хорошенькие!
— А вы в Тарнове бывали? — оживляется сестра. — Я часто в Тарнове ходила. Видели меня, вероятно? Я всегда в беленьком. Гуляла. От полноты. Я страшно пополнела. Вот представьте — что такое? Все на войне пополнели. Я двадцать семь фунтов на войне прибавила.
— Мне кажется, что женщины далеко не так мягкосердечны, как думают, — говорит похожий на лисицу полковник. — Вы слышали такие стоны, присутствовали при таких операциях. Ваше сердце должно было разорваться. А вы двадцать
— Это вы правду говорите, полковник, — грустно вздыхает сестра. — Как сестра я должна сказать, что у нас много самозванок. Да, да. Гуляют по Тарнову днём и ночью.
— В беленьком? — вставляет один из проигравшихся подпоручиков.
— А вы раненых не боитесь? — насмешливо пристаёт к ней артиллерист.
— Раз не выдержала — расплакалась. А доктор как закричит: «Сестра! Один обморок — и вас здесь не будет. Что вы делаете? Как больной на вас смотреть будет!» С тех пор, как издали раненого увижу, — сейчас смеюсь.
— Для разнообразия хорошо и однообразие, — смеётся артиллерист.
— А вы видали раненых? — обращается сестра к артиллеристу.
— Ну а как же, — улыбается он.
— Страшно?
— Да, страшно.
— Я — страшно храбрая. Ничего не боюсь... Под Хепцанами наш поезд несколько раз обстреливали. Но когда вчера услыхала шестнадцатидюймовую — Господи, твоя воля! Вот страшно стало. Шла я к вокзалу. Вдруг снаряд за снарядом. Моментально все стекла вылетели...
Ни за что не могла бы остаться в Тарнове.
— А вы где служите?
— В Львове.
— Ваш муж прапорщик? — ядовито осведомляется полковник.
— Извините, пожалуйста, прапорщик, — в тон ему отвечает сестра.
— Вы такая патриотка, я думал, что ваш муж из настоящих военных.
— А ведь война-то на прапорщиках держится, полковник. А полковники в штабах в картишки дуются.
— Ха-ха-ха! Пустяки, комбинация! — гремит артиллерист.
— Я вам больше скажу, — неожиданно вмешивается пехотный поручик. — Кабы прапорщики в штабах сидели, больше порядка было бы.
— А у вас нет Георгия? — неожиданно обращается к нему сестра.
— У меня? За что мне Георгия? — обрывает он её. — Что я — штабной или интендант? Или сестра милосердия? Вр,т у нас корпусному интенданту пожаловали Анну с мечами — за переправу скота через Вислу. А в двадцать пятом корпусе — Владимира с мечами и с бантом — за своевременную доставку икры из Петрограда в штаб корпуса.
— Пустяки, комбинация! — весело смеётся артиллерист.
— А вы какой офицер — кадровый или из запаса? — сухо и строго обращается к поручику полковник.
— Ка-адровый! И отец мой военный. Полковник демонстративно зевает.
В комнату входит ординарец из штаба с кипой приказов и передаёт их полковнику. Тот, отобрав одну из бумажек, оглашает для всеобщего сведения. Читает медленным, внятным голосом, смакуя каждое слово:
— «Телеграмма начальнику штаба двадцать пятого корпуса. Ввиду развившегося шпионажа евреев и немецких колонистов и пришельцев, командующий армией приказал: ни тех, ни других, кроме особо надёжных поставщиков, к войскам не допускать; при встречах на пути принимать меры к тому, чтобы эти лица не могли просчитывать количество войск и обозов или узнать название частей. При попытках же сопротивления или побега действовать без промедления оружием решительно. Вблизи расположения войск воспретить жителям зажигание огней в сторону неприятеля, разведение костров, звон колоколов, вывешивание флагов, взлезание на колокольни, крыши, деревья, а без
— Браво, браво! — первая воскликнула сестра. — Пора положить конец жидовскому шпионажу.
— Правильно! — откликнулось несколько голосов. — Пойманного жида — на месте! Чего с ним канителиться?
Я отхожу в сторону и перелистываю другие приказы. В списке убитых читаю знакомую фамилию: прапорщик Кромского полка Антон Петрович Васильев. Память остро подсказывает: нервная, хрупкая фигурка, большие усталые глаза, звонкий срывающийся голос: «Я к вам по делу, доктор... Пишу, знаете, стихи. И печатать их негде, и читать некому. А я, быть может, скоро помру. Вот, возьмите на память. Авось когда-нибудь прочитают, когда меня уж в живых не будет...»
Помню, стихи поразили меня своей скрытой взрывчатой силой. Я сохранил их.
Первым примчался Коновалов:
— Доктор Прево приихав.
Прихожу к дивизионному. Изящный мужчина, с приятным лицом и вьющейся шевелюрой. Любезно осведомляется:
— Чем могу служить?
Показываю предписание. Доктор явно смущён и не знает, как выйти из неловкого положения.
— Может быть, для осмотра нестроевых частей, — подсказываю я ему.
— Да, да. Раз вы приехали, то осмотрите хлебопекарни. Там, кажется, много больных. Я прикажу приготовить вам маршрут и предписание.
— А средства передвижения?
— Гм!.. Доберётесь как-нибудь до ближайшего парка.
— Второй парк стоит в Тарнове, а другие ещё дальше.
— Как-нибудь доберётесь. На обывательских, что ли.
— Слушаю-с.
Пешком добрались до Тукова. Сунулись тюда-сюда. Ни одной подводы. Только к вечеру попались нам навстречу широкие русские сани, запряжённые парой.
— Кто такой?
— Возчик Владимирской губернии. Сполнял грузовую повинность. Четвёртый месяц в отлучке. Снаряды возил на позицию.