Вскрытие показало...
Шрифт:
Я забыла о трупе и думала теперь только о Марино – я всегда о нем думала, когда нервничала. Почему у нас с ним не получалось нормально сотрудничать? Что ему во мне не нравилось? Уж я, кажется, все предприняла для того, чтобы наладить деловые отношения. При первой встрече я поздоровалась с Марино за руку, вложив в рукопожатие все свое уважение к его заслугам. А он? Он смерил меня презрительным взглядом.
И позвонил – я засекла – ровно через двадцать минут.
Марино все еще торчал в доме Петерсенов – допрашивал мужа. Последний, по словам доблестного сержанта,
Я рассказала Марино о "блестках", повторив свои прежние соображения: возможно, "блестки" – это какой-нибудь порошок для чистки плиты или что-то в этом роде, раз мы обнаруживали их на телах всех четырех жертв; возможно, маньяк в своем безумном мозгу разработал целый ритуал убийства, и "блестки" – обязательный компонент этого ритуала.
Мы уже протестировали все вещества, которые люди держат в доме, – начиная с талька и заканчивая стиральным порошком. Если "блестки" не используются в хозяйстве – а интуиция подсказывала мне, что не используются, – значит, убийца подцепил их у себя дома или на работе и, может быть, сам не заметил как. В этом случае мы могли бы напасть на его след.
– Я думал об этом, – перебил Марино. – Только у меня имеются и собственные соображения.
– Какие?
– Этот муженек – он ведь актер, верно? У него репетиции каждую пятницу, вот он и приезжает домой поздно. Провалиться мне на этом месте, если актеры не пользуются гримом! – Марино выдержал паузу. – Что скажете?
– Скажу, что актеры гримируются только для генеральных репетиций и для спектаклей.
– Верно. – Сержант медлил, собираясь, видимо, поразить меня силой мысли. – Все верно. А Петерсен говорит, что именно вчера у него была генеральная репетиция и именно с этой репетиции он якобы вернулся и якобы нашел свою жену мертвой. Короче, мой внутренний голос подсказывает...
– А вы взяли у Петерсена отпечатки пальцев? – невежливо перебила я.
– Нет, блин, я тут всю дорогу спектаклем наслаждался!
– Пожалуйста, положите образец в пластиковый пакет и, как только подъедете, передайте мне.
Марино не понял, куда я клоню.
Я не стала объяснять – не то настроение было.
На прощание Марино сказал:
– Не знаю, когда смогу заехать. Работы вагон. Чувствую, проторчу тут целый день.
Все ясно: до понедельника ни Марино (бог с ним), ни отпечатков (а это уже хуже) мне увидеть не светило. Сержант напал на след – на этот след нападают все полицейские, не обремененные интеллектом. Будь муж погибшей хоть святым Антонием, находись он хоть в другом полушарии на момент убийства, для колов он первый (хорошо, если не единственный) подозреваемый.
Конечно, случается, что мужья отравляют, забивают до смерти, режут кухонными ножами или застреливают из именного оружия своих жен, но вряд ли найдется муж, который, желая избавиться от жены, станет ее связывать, насиловать и медленно душить.
Голова у меня совсем не варила.
Неудивительно – с полтретьего ночи я была на ногах, а уже пробило шесть вечера. Полицейские давно уехали. Вандер свалил еще
Вообще-то я не выношу шума, но сейчас тишина, в прямом смысле мертвая, действовала мне на нервы. Меня трясло, пальцы были как лед, ногти посинели. Я подпрыгивала от каждого телефонного звонка.
Охранники в морг всегда выделялись по остаточному принципу, и никого, кроме меня, это не волновало. На мои жалобы не реагировали. В морге, рассуждали чиновники, красть нечего: даже если устроить день открытых дверей, сюда никого на веревке не затащишь. Покойники сами себе охрана, и надпись "Морг" действует эффективнее, чем плакат "Не влезай – убьет!" или "Осторожно, злая собака".
Покойников я не боюсь – чего их бояться. Живые – вот с кем надо быть начеку.
Несколько месяцев назад какой-то тип с ружьем ворвался в приемную терапевта и выпустил в пациентов целую обойму. После этого я перестала ждать милостей от природы и купила за свои деньги цепь и висячий замок. И когда я забаррикадировала застекленные двери главного входа, мне сразу же полегчало.
Внезапно кто-то с такой силой затряс входную дверь, что, когда я прибежала на грохот, цепь еще раскачивалась, хотя людей поблизости не наблюдалось. Вообще-то, бывало, бомжи пытались воспользоваться нашим туалетом...
Я вернулась за рабочий стол, но думать уже больше ни о чем не могла. Услышав, что в холле открылись двери лифта, я взяла большие ножницы и приготовилась к обороне. Но это оказался охранник – он пришел сменить прежнего.
– Случайно, не ты только что ломился в застекленную дверь?
Тот покосился на ножницы и сказал, что нет. Вопрос, конечно, прозвучал глупо – охранник прекрасно знал, что застекленная дверь на цепи, и у него имелись ключи от остальных дверей. Зачем ему главный вход?
Я пыталась надиктовать на пленку отчет о вскрытии. Однако звуки собственного голоса странно раздражали и даже пугали. До меня постепенно доходило: никто, даже Роза, моя секретарша, не должен знать о том, что нам с Вандером удалось выяснить в ходе экспертизы, – ни о "блестках", ни об остатках спермы, ни об отпечатках пальцев, ни о следах от удавки, ни, самое главное, о том, что убийца еще и садист. Ведь если информация просочится в газеты или новости, маньяк озвереет окончательно.
Ему, выродку, было уже недостаточно насиловать и убивать. Да-да, я это поняла, когда сделала несколько надрезов в подозрительно красных местах на коже последней жертвы и прощупала пальцы в местах переломов. Именно тогда – жаль, что не раньше! – мне стада ясна картина преступления.
Повреждения еще не успели превратиться в кровоподтеки и гематомы, заметные невооруженным глазом, но вскрытие показало и то, что сосуды были порваны во многих местах, и то, что миссис Петерсен ударили тупым предметом или коленом. Слева были сломаны три ребра подряд; так же маньяк поступил с пальцами рук. Во рту, в основном на языке, обнаружились волокна – значит, убийца воспользовался кляпом.