Вскрытие показало...
Шрифт:
– Извини, Нейлз, но доктор Скарпетта первая их попросила.
Вандер с интересом наблюдал, как я открываю конверт. Внутри оказался пластиковый пакет с образцами отпечатков Мэтта Петерсена. Образцы следовало отправить в лабораторию, а не отдавать мне лично в руки – теперь Вандер мог решить, что я его подсиживаю. Марино не прочь втянуть меня в интригу – прекрасно. Ничего, я ему это припомню.
Я сразу придумала, что сказать Вандеру:
– Просто я не хотела, чтобы конверт валялся у тебя на столе без присмотра. Петерсен предположительно пользовался в тот
У Вандера округлились глаза. До него дошло.
– Мы сейчас же включим лазер.
Марино стал мрачнее тучи.
– А что у нас с походным ножом? – спросила я нежнейшим голоском.
Марино извлек из-за пазухи еще один конверт – у него их была целая пачка, судя по оттопыренной куртке.
– Вот. Как раз нес его Фрэнку.
– Давайте с ножа и начнем, – предложил Вандер.
Он сделал еще одну распечатку характеристик кандидата номер NIC112 и вручил ее Марино.
Тот аж присвистнул: дескать, а я что говорил! И смерил меня торжествующим взглядом. Я, впрочем, этого ожидала. В тусклых глазках Марино ясно читалось: "Ну что, госпожа начальница, съели? Я, может, университетов и не кончал, зато в таких делах смыслю побольше вашего".
Над Мэттом Петерсеном явно сгущались тучи, а ведь было ясно как день, что он не убивал ни своей жены, ни остальных женщин. Их убил некто, нам пока неизвестный.
Пятнадцать минут спустя Вандер, Марино и я сидели в темной комнате, смежной с лабораторией, и пытались найти следы грима или "блесток" на отпечатках пальцев Петерсена и на его ноже. Было темно хоть глаз выколи, да еще Марино терся своим пузом о мой локоть. Действительно, на "пальчиках" Мэтта оказались "блестки". Они обнаружились и на рукоятке ножа. Последняя была из каучука, материала слишком грубого, чтобы на нем оставались отпечатки.
На широком, идеально гладком лезвии ножа тоже оказалось несколько еле различимых, смазанных "пальчиков". Вандер посыпал их магнитным порошком, направил на них луч лазера, затем посмотрел на отпечатки на карточке. Вандер – профессионал, ему одного взгляда было достаточно, чтобы сличить что угодно с чем угодно.
– Несомненно, отпечатки на ноже принадлежат Петерсену, – провозгласил он.
Вандер выключил лазер, и на мгновение мы оказались в полной темноте. Зажегся верхний свет, и нас ослепили ярко-белые пластиковые панели.
Я надела защитные очки и попыталась урезонить Марино, пока Вандер возился с лазером.
– Поймите, отпечатки на ноже ничего не доказывают. Нож принадлежит Петерсену – ясно, что он время от времени берет его в руки. А насчет "блесток" – да, очевидно, что у Петерсена в ту ночь руки были в каком-то веществе, но мы пока не можем с уверенностью сказать, что именно это вещество находили на телах остальных жертв, да и на теле Лори Петерсен в других местах. Нам еще нужно рассмотреть образцы "блесток" и вещества с пальцев Петерсена под инфракрасным излучением и под микроскопом.
– Да
– Под лазером, к вашему сведению, почти все вещества выглядят очень похоже. Если вещество вообще реагирует на лазерный луч, оно наверняка будет светиться, как белые неоновые огни. – Я старалась не потерять терпения.
– Очень может быть. Но согласитесь, далеко не у всех руки намазаны черт-те чем.
Я согласилась.
– По-вашему выходит, что у Мэтта чисто случайно оказались на руках "блестки".
– Вы ведь сами говорили, что он вернулся с генеральной репетиции.
– Я только повторил его слова.
– Нужно взять пробы грима, которым Мэтт пользовался в пятницу.
Марино одарил меня полным презрения взглядом.
На втором этаже у нас имелось несколько персональных компьютеров, один из них в моем кабинете. Он соединялся с главным компьютером в холле, но на нем можно было работать, по крайней мере в "Ворде", даже если главный компьютер "зависал".
Марино принес две дискеты, обнаруженные в спальне Петерсенов. Сейчас мы с ним пытались их открыть.
На одной оказалась диссертация Мэтта Петерсена на тему "Теннесси Уильямс: секрет успеха пьес, в которых за показным аристократизмом и благородством героев скрывается их стремление к доминированию над другими посредством насилия, агрессии и грубого секса".
Довольный Марино, заглядывая мне через плечо, выдал:
– Что и требовалось доказать. Теперь понятно, почему он аж позеленел, когда я сказал, что забираю дискеты. Да сами посмотрите.
Я стала быстро "листать" страницы. Замелькали слова "гомосексуальность", "каннибализм", обрывки спорных трактовок этих явлений от лица Уильямса. Бросились в глаза ссылка на Стэнли Ковальски и упоминание жиголо-кастрата из "Сладкоголосой птицы юности". Однако не нужно было быть телепатом, чтобы прочитать мысли Марино, примитивные, как первая страница бульварной газеты. Он считал все эти высокие отношения не более чем сюжетом для порнофильма, учебным пособием для психопатов, вызывающим у них новые извращенные фантазии. Для Марино не существовало никакой разницы между улицей и сценой, каждый спектакль он воспринимал как очередное дело.
Ведь ясно же, что люди вроде Петерсена или самого Уильямса, интересующиеся грязными сторонами жизни, сами никогда ничего подобного не делают.
Я смерила Марино уничтожающим взглядом.
– А что бы вы сказали, если бы выяснилось, что Петерсен посещает воскресные службы?
Марино пожал плечами и посмотрел, по своему обыкновению, сквозь меня.
– Вряд ли в церкви читают проповеди о сексуальных извращениях.
– Об изнасилованиях, расчлененке и проституции там тоже не говорят. А что касается литературы... Даже Трумэн Капоте не был серийным убийцей. Не так ли, сержант?