Всплыть на полюсе!
Шрифт:
Действительно, сколько всего в жизни связано с Шуваловым! Максимов помнил стриженного наголо салажонка, которого мать просила «держать построже и спуску не давать», а он, этот самый салажонок, воспользовался добрым к нему отношением и такое устроил, что Максимов чуть не полетел с поста командира корабля… Но как раз этот случай их сперва разъединил, а потом сблизил, и Максимов стал для него не только начальником, командиром, но чем-то гораздо больше — духовным отцом, он сумел привить ему интерес к книге, наукам, своей воинской специальности. И странное дело: чем больше Максимову
Война их разлучила. Максимов изредка вспоминал о Шувалове, но не узнал, где он. Что он мог погибнуть — об этом Максимов старался меньше всего думать, ведь парень был молодой, сильный, даже невозможно было представить его мертвым. Все больше суровые военные будни вытесняли мысли о прошлом, воспоминания и даже образы людей, с которыми когда-то вместе служили. Война становилась единственным смыслом жизни, с ней были связаны самые сильные переживания. Все остальное, что происходило до войны, казалось не настоящим, не главным. Милое, приятное, но не главное в жизни.
Вот почему встреча с Шуваловым на Северном флоте была для Максимова совсем неожиданной.
В тот день Максимов возвращался на корабль поздно вечером. Едва он вступил на палубу, перед ним выросла фигура в коротком полушубке, ушанке, надвинутой так низко на глаза, что и лица-то было не разобрать. Парень вплотную подошел к Максимову и спросил тихо:
— Не узнаете, товарищ командир?
Он сорвал с головы шапку, и тогда Максимов узнал. По глазам узнал. Потому что все остальное было незнакомое: темные волосы, гладко выбритые, до синевы, скулы, взрослое, возмужавшее лицо. Сейчас оно смеялось, и глаза, темные, смешливые, смотрели ласково.
— Шувалов?
— Так точно!
Максимов не сдержался, обхватил его за плечи и повел в каюту.
— Не чаял я, товарищ командир, когда-нибудь свидеться. А вместе с тем не терял надежды…
— Откуда ты, Василий? Когда прибыл? Как дела вообще? Мать здорова? Рассказывай все как есть…
Максимов спрашивал наперебой, он был слишком взволнован этой встречей. И так же, перемежая свою речь восклицаниями, отвечал ему Шувалов.
— С Балтики я. Из Таллина отступали, тонул, чуть богу душу не отдал. За мину схватился, верите ли, товарищ командир. Всю ночь на ней продержался. Она и спасла мне жизнь. А мамаша погибла. Нету. А вы-то как?
— Да я, вот видишь… Живу, воюю. Что ж, служить вместе будем? Хотя ты уже старшина, у меня и должности для тебя подходящей нету.
— Товарищ командир?..
— Ладно. Найдем что-нибудь подходящее…
Так снова начали служить вместе Максимов и Шувалов. И если бы не Зайцев, молодой, неопытный командир корабля, Максимов никогда не согласился бы остаться в этом походе без Шувалова.
Максимов пришел на «ТЩ-205», Зайцев обрадовался. Ему было приятно показать корабль Максимову, а команде свои отношения с комдивом, дружеские, никакого барьера, разделяющего этих разных по званию и должности
За недолгое время он узнал и привязался к своему кораблю. Разбуди его ночью — и он на память мог перечислить запасы горючего, смазочных, продовольствия, доложить, в каком состоянии снарядные погреба, водоотливные средства.
Страсть Зайцева к чистоте и порядку стала очень быстро нарицательной, над ней офицеры подшучивали, как над слабостью в общем умного и достойного человека. Для Зайцева порядок на корабле был не просто отсутствием грязи, но и олицетворением власти человека над предметами и людьми, способности человека управлять ими. Он был убежден, что, если он может добиться, чтобы его корабль сверкал как стеклышко, значит, в его власти, чтобы машины и оружие работали безотказно и люди были послушны ему.
И вот теперь он водил Максимова по отсекам, и тот не мог не порадоваться хорошему содержанию корабля и такой же организации службы. Потом они прошли в командирскую каюту, и Максимов сел в кресло и спросил:
— Ну как, обжился?
— Да, привыкаю понемногу.
— С командой ладишь?
— Вполне.
— Я спрашиваю потому, что в море, в бою, очень важно чувствовать себя спаянным с людьми. По принципу: один за всех, все за одного…
Зайцев был уязвлен замечанием.
— Слушай, ты объясняешь прописные истины. Я ведь тоже кое-что повидал, — сказал он и подумал о том, что Максимову даже не снилось такое плавание, какое совершил он. Полтора месяца в море! Двенадцать тысяч шестьсот миль — это что-нибудь да значит!..
— Ты не прими за обиду мои слова. Я просто основываюсь на своем опыте, — миролюбиво отозвался Максимов и спросил: — Как твой помощник?
— Не ожидал от тебя такого сюрприза. Слушай, Миша, забери его куда-нибудь подальше, противно мне с ним дело иметь.
Максимов замотал головой.
— Сие не в моих возможностях, Как тебе известно, сослуживцев не подбирают по нашему вкусу.
— Благодарю. Твой намек понятен…
— Пока идет война, будь добр, эмоции держать на цепи…
Теперь они говорили о походе.
— Я, признаться, не спокоен, — сказал Максимов. Он отвернулся от Зайцева, и тот видел только его широкую спину. — Три тральщика маловато… Да к тому же одним из них командует офицер, только-только начинающий свой боевой путь. — Максимов добродушно улыбнулся. — Ну да не в первый раз тебе в море.
— И не в последний, — добавил Зайцев.
— Будем надеяться, что не в последний. — Максимов повернулся, протянул Зайцеву руку. — Будь здоров!
— Счастливо.
— Выходим в двадцать два ноль-ноль.
— Слушаюсь.
Короткие прерывистые авральные звонки разносились по кораблю.
Максимов следил за часами.
Время сниматься со швартовов.
Надел чесанки, кожаное пальто на меху, ушанку и поднялся на мостик. Было свежо и ветрено. Кругом царила привычная деловая суета: с носа доносился бас боцмана, покрикивавшего на матросов.