Вспоминая Владимира Высоцкого
Шрифт:
Можно, но лучше его иметь… немножко. Потому что под жизненным опытом, наверное, понимается больше всего то, что она вас била молотком по голове, а если говорить серьезно — страдание. Искусства настоящего без страдания нет. И человек, который не выстрадал — не обязательно, что его притесняли или стреляли в него, мучили, забирали родственников и так далее, — такой человек творить не может. Но если он в душе, даже без внешних воздействий, испытывал это чувство страдания за людей, за близких, вообще за ситуацию, — это уже много значит. Это создает жизненный опыт. А страдать могут даже очень молодые люди. И очень сильно.
…Вот ты работаешь, сидишь ночью… Кто-то пошепчет тебе… написал строку… вымучиваешь…
И вот если на две чаши весов бросить — на одну чашу все, что делаю помимо песни, — это кино, театр, выступления, радио, телевидение и так далее, а на другую — только работу над песнями, то, думаю, песня перевесит. Потому что она все время с тобой живет, не дает возможности спокойно, так сказать, откинувшись где-нибудь, отдыхать. Она все время тебя гложет, пока ты ее не напишешь…
Однажды в одну компанию пришел весьма известный человек, и люди, которые там были, договорились подсчитать, сколько раз за минуту он произнесет слово «я». За первую минуту по секундомеру оказалось семь раз, за вторую минуту — восемь. Всегда боюсь впасть в крайность и думаю, что рискую говорить «я» вовсе не от «ячества», а, во-первых, потому, что в песнях моих есть много фантазии, много вымысла, а самое главное — во всех этих вещах есть мой взгляд на мир, на проблемы, на людей, на события, о которых идет речь. Мой и только мой собственный взгляд… И это дает мне право говорить «я». Во-вторых, в отличие от многих моих собратьев, которые пишут стихи, я прежде всего актер и часто играю роли других людей, часто бываю в шкуре другого человека. Возможно, мне просто легче петь из чьего-то образа, поэтому всегда так откровенно и говорю: мне так удобнее петь — от имени определенного человека, определенного характера. И вы всегда можете увидеть этого человека, возможно, это и дает некоторым людям повод спрашивать, не скакал ли я когда-то вместо лошади… Нет, этого не было…
В детской пластинке «Алиса в стране чудес» есть история попугая, который рассказывает, как он дошел до жизни такой, как он плавал, пиратом был и так далее… Я там за попугая пою сам. Это в принципе снимает многие вопросы: был ли я тем, от имени кого пою? Попугаем я не был — ни в прямом, ни в переносном смысле. Если говорить серьезно, я на самом деле никогда никому не подражал и считаю это занятие праздным… И вообще призываю всех людей, которые тоже пробуют свои силы в сочинительстве: пытайтесь как сами видите, как сами понимаете. Интересно и в жизни иметь дело с человеком, который сам личность, со своим мнением и суждением. А не попугай.
Иногда напишешь песню и вдруг видишь: сам ведешь себя… несоответственно. Вот, например, после того, как я написал «Балладу о переселении душ», стал приглядываться к собакам. Думаю: а вдруг это какой-нибудь бродячий музыкант раньше был? Или там кошек каких-нибудь видишь, думаешь, что это какие-нибудь дамы раньше были… определенные. И уже с ними ведешь себя по-другому.
Наши спортивные комментаторы иногда такие словосочетания употребляют — ну, невозможные в данной ситуации. Например: «Вот еще одну шайбу забросили наши чехословацкие друзья!» Я всегда думаю: «Ну почему друзья? Если забили шайбу нам — они соперники и противники, а друзья они «до того» или «после того». Вот что со словами бывает… Однажды один режиссер в Узбекистане работал с цыганским ансамблем и все говорил: «Товарищи цыгане, станьте сюда; товарищи цыгане, станьте туда…» А они ему: «Сейчас, товарищ узбек». И сразу все стало на место.
Люди обычно любят смешные истории про кино. У меня тоже есть смешные истории, например, про то, как меня били
…Я бы хотел, чтобы зрители… понимали, как труден и драматичен путь к гармонии в человеческих отношениях. Я вообще целью своего творчества — ив кино, и в театре, и в песне — ставлю человеческое волнение. Только оно может помочь духовному совершенствованию.
Публикация Игоря Дьякова
«И НАЧАЛОСЬ ТРИУМФАЛЬНОЕ ШЕСТВИЕ ПЛЕНОК…»
Из интервью В. Высоцкого итальянскому телевидению в Москве весной 1979 года перед его поездкой в Рим.
Я начинал писать песни, никогда не рассчитывая на большую аудиторию, не думал, что у меня будут какие-то дворцы, залы, стадионы — и здесь, и за рубежом. Я никогда этого не предполагал; я думал, что это будет написано и спето только для маленькой компании моих близких друзей. Компания была хорошая. Это было лет 15 тому назад, мы жили в одной квартире у режиссера «Мосфильма» Левы Кочаряна. Там были — из тех людей, которых вы знаете, — Вася Шукшин, которого больше нет; сам Лева, который тоже умер, был замечательный человек, который любил жизнь невероятно; там был Андрюша Тарковский; там был такой писатель Артур Макаров… И вот для них я пел эти песни. И первый раз, я помню, Лева Кочарян, мой друг, сказал: «Подожди одну минуту!» — и нажал на клавишу магнитофона. И так случилось, что первый раз мои песни были записаны на магнитофон. Тогда никто не обратил на это внимания, ни один человек не думал, что из этого получится дальше. Но случилось так, что кто-то это услышал, захотел переписать — и началось вот такое, что ли, триумфальное шествие этих пленок повсюду, повсюду, повсюду по Союзу.
Потом я пел и еще в компаниях — и меня записывали; потом, когда поступил в театр, я стал выступать — в школах, в институтах перед студентами… И кто-то на первом ряду всегда держал микрофон, который мне мешал, щелкал, они друг у друга спрашивали все время: «У тебя готово? У тебя кончено? У тебя не кончено?..» И это все распространялось, десятки раз переписанное, — так что иногда было невозможно разобрать — мои это слова, не мои… Ужасное качество было, отвратительное, потому что тогда были плохие магнитофоны. И поэтому было очень много подделок — стали появляться люди, которые подделывались под меня и пели лишь бы таким — «А-а-а!..» — хриплым голосом, и тогда, значит, «под Высоцкого». Я со своим голосом ничего не делаю, потому что у меня голос всегда был такой. Я даже был когда вот таким маленьким пацаном и читал стихи каким-то взрослым людям, они говорили: «Надо же какой маленький, а как пьет!» То есть у меня всегда был такой голос — как раньше говорили, «пропитой», а теперь из уважения говорят — «с трещиной».
А потом случилось так, что, когда я поступил в театр, я стал писать для спектаклей — для «Павших и живых» я написал несколько песен; потом стали приглашать в кино и попросили меня написать: первая картина была «Я родом из детства». Потом — «Вертикаль»: это были песни о горах. Но они были, я думаю, больше, чем про горы, там была еще философия восхождения — почему люди стремятся вверх, почему им не хочется спускаться обратно на равнину, а они сверху обязательно всегда должны спускаться…