Вспоминая Владимира Высоцкого

Высоцкий Владимир Семенович

Кто ответит, почему между осуждением Высоцкого и возведением его в нынешний ранг не видно зазора? Неужели мы так слепы и равнодушны?

А тот памятный вечер в клубе библиофилов Москвы «Он был поэтом по природе», посвященный выпуску книги Высоцкого «Нерв» (кстати, когда-нибудь читатель узнает, с каким драматизмом готовилась к печати эта книга, о чем мне рассказал ее редактор Виталий Мухин), вечер, от которого хозяева застоя ждали провокации, инцидента, кликушеской истерии, а может быть, и хотели этого, чтобы с еще большей яростью наброситься на уже мертвого Владимира Семеновича, прошел достойно. Он прошел очень достойно, ибо предмет разговора был достоин и благороден. Правда, директору дома объявили выговор, и в конце концов он был вынужден уйти с работы, пострадали организаторы «идеологически вредного» мероприятия. Правда, различные «вражьи» голоса получили еще одну возможность язвительного комментария о нашем отношении к творческой

судьбе Высоцкого. Правда, «околодомотворческие» кумушки и кумовья еще долго резвились, пересказывая друг другу скандальные подробности, понося имя уважаемого миллионами людей певца, поэта, актера. Правда…

А сегодня хочется правды. Обо всем, о многом из нашего недавнего прошлого. В том числе и о памятном вечере в Центральном Доме архитектора.

Сожалею, что не успел рассказать об этом раньше. Режиссер Марк Розовский поставил спектакль «Вечер Высоцкого в НИИ», где как бы обобщено непристойное отношение к творчеству и судьбе большого художника наших дней до великой эпохи перестройки и гласности, которую мы нынче переживаем.

…Выступления участников вечера ничуть не потеряли своей актуальности и свежести. Выходившие на сцену писатели, актеры, друзья Высоцкого говорили о нем вдохновенно и страстно.

Еще свежа была рана, нанесенная его неожиданной смертью. Еще не до конца сложилась в сознании людей оценка личности Владимира Высоцкого. Еще никто не предполагал, что придет время, когда он весь: как поэт, актер и бард — будет с нами.

Евгений Евтушенко

«ПОЮЩИЙ НЕРВ НАШЕЙ ЭПОХИ»

Жюль Ренар сказал когда-то об одном из своих французских коллег: чтобы понять, как он талантлив, нужно представить его умершим. В общем, это относится к любому человеку искусства и вообще к любому человеку. Если бы в повседневной жизни люди руководствовались этим принципом, то, наверное, не было бы столь многих безвременных потерь. Но, общаясь с реальными, «живыми» людьми, мы просто забываем, что есть предел человеческих сил. Пример из жизни Маяковского. Вряд ли кому-нибудь казалось, что он умер слишком рано, в том числе и его противникам, с которыми он ссорился, на ссоры с которыми уходило огромное количество нервов, жизни, энергии. Когда в последний день жизни Маяковский лихорадочно звонил своим близким друзьям, один из них играл в карты, другой был занят, третьего не могли найти, и им в голову не приходило, что назавтра Маяковского не станет, что все может кончиться так трагически. Наверное, и той женщине, которая последней видела Маяковского живым, и в голову не приходило, когда она его покинула, что может произойти через несколько минут.

Все это я говорю потому, что каждая безвременная потеря (а у нас их было много в последнее время, вспомним хотя бы смерть Шукшина), все эти безвременные потери для нас должны быть нравственным уроком по отношению к живым людям.

Владимир Высоцкий — поэт, личность — формировался не на пустом месте. В зале я вижу молодых людей, которые, быть может, не помнят, как все начиналось. А поющий автор-поэт начинался с Булата Окуджавы. Однажды в одной студенческой компании я услышал, как запели замечательную песню «Но если вдруг на той войне мне уберечься не удастся», и тогда возникла фигура поющего поэта, непривычная для нас в то время. Если, скажем, во Франции существует Жорж Брассенс, член академии, причисленный к лику «бессмертных», то у нас исполнение песен казалось пошлостью, унижением облика поэта, и многие серьезные поэты, такие, как, например, Твардовский и Смеляков, очень сильные мастера, не знали песен Окуджавы, были возмущены самим фактом того, что поэт появился на эстраде с гитарой. Правда, с ними произошла эволюция, и впоследствии и Смеляков очень полюбил песни Окуджавы, и даже Твардовский, хотя он был весьма щепетилен в своих поэтических вкусах…

Борис Слуцкий приводит в воспоминаниях случай, когда он шел мимо одного рабочего общежития и из всех окон одновременно звучали песни Окуджавы с тогдашних плохоньких магнитофонов. Такой же случай повторился с Высоцким, кажется, на КамАЗе. Когда Володя шел к себе в гостиницу, а все знали, где он жил, в его честь выставляли магнитофоны и, приветствуя его, играли его песни. Высоцкий вырос из Окуджавы, хотя это совершенно иное явление и структурно, и эмоционально, и психологически. Володя сам говорил, что Окуджава гораздо талантливей его как композитор. Музыка у Высоцкого играла, я бы сказал, роль аккомпанемента, а гитара стала как бы вторым подобием его голоса, но у него по отношению к Окуджаве была удивительная напряженность, впитавшая в себя всю сумасшедшую гонку нашего XX века. И очень точное название его книги «Нерв», потому что Высоцкий был поющим нервом нашей эпохи, необыкновенно точно чувствующим вибрацию времени.

Если говорить о генезисе чисто литературном, то в песнях Высоцкого

сочетаются два элемента, казалось бы, противоположных: есенинская линия, очень ярко выраженная, конечно, трансформированная личностью на новом историческом этапе, и сатирическая направленность Зощенко. Некоторые поверхностные любители поэзии и песен Высоцкого иногда не совсем правильно отождествляли героев его песен, написанных от лица определенных персонажей. О них, об этих персонажах, можно сказать, что это герои, описанные Зощенко, но опять-таки в новый исторический момент. И думают, что это язык самого Высоцкого, когда говорят его такого рода сатирически безжалостные герои. Я никогда не слыхал от Володи те тысячи раз, когда мы встречались, чтобы он говорил на языке своих героев, или, вернее, антигероев. И все это удивительным образом сочеталось в нем с есенинской линией. Надо сказать, что я впервые понял внутреннюю взаимосвязь Высоцкого с Есениным, когда услышал, как он читал монолог Хлопуши, ибо в тот миг я вспомнил звукозапись, на которой читал стихи сам Есенин. Это было удивительное перевоплощение, момент душевных слияний Высоцкого с Есениным. Это же слияние, на мой взгляд, и в удивительно прекрасной классической песне про коней.

Популярность Высоцкого, к счастью, для него не была только посмертной. Его и при жизни очень любили. Я помню, как однажды, оказавшись далеко от Москвы, в маленьком селе, я пошел к аптекарю, смешному, чудаковатому холостяку, и он меня замучил, играя несколько часов песни Высоцкого. Я знаю многих сибирских приискателей, для которых Володя был близким другом, он пел для них, он летал к ним, они возили его на вертолете от костра к костру. Аудитория иногда составляла всего несколько человек, но Володя пел и для них. Я видел Володю на вечере во Франции, это было его первое большое выступление за границей, слушал его в Канаде, видел, как он держался, и где бы он ни выступал, перед двумя-тремя слушателями, он все равно, что называется, кишки из себя вытаскивал. Кстати, он всегда работал на полной отдаче, иначе он не мог. Потому и надорвался. Это, конечно, грустно и больно, что мы его потеряли. Но жизнь он прожил, как подобает прожить ее настоящему мужчине, настоящему поэту. Он не жалел себя. Конечно, можно искусственно распределить свою энергию, усилия, отдавать их постепенно и, таким образом, дожить до глубокой старости, сохраняя прекрасное здоровье. Но разве это жизнь?

Сейчас, когда его нет, образовалась какая-то пустота. Но голос его «книжно» размножен — вот книга вышла тиражом 55 тысяч, тираж, конечно, маленький, надеюсь, она будет переиздана, будут изданы и другие его стихи. Но он сам себя напечатал миллионными тиражами на магнитофонных пленках и пластинках. Это такой редкий случай, когда поэт сам стал издательством, прежде чем вышла его книга. Конечно, было бы радостней, если бы премьеру этой книги мы праздновали в его присутствии, но… Думаю, что о Высоцком будет много написано. Хочу только сказать, что существует понятие «русская национальная культура», существует понятие «мировая культура». Я убежден, что частью мировой культуры становится только то, что имеет свои глубокие национальные корни. Мы с вами с детства не любили бы книги Марка Твена, если бы они не были чисто американскими книгами. Мы бы никогда не любили так Сервантеса, если бы он не был настоящим испанцем, и никогда бы люди всего мира не преклонялись перед Толстым, Достоевским, если бы они не были настоящими русскими. У каждого есть, конечно, свой удельный вес в истории культуры, отечественной и мировой, но я абсолютно убежден, что имя Высоцкого, все то, что он здесь, на нашей земле, сделал, является неотъемлемой частью нашей национальной культуры, и именно поэтому он уже становится частью мировой культуры, той культуры, которая составляет нравственный воздух человечества.

Юрий Карякин

«ПЕРЕБОЛЕВШИЙ БОЛЯМИ И НАДЕЖДАМИ»

Никак не избежишь искуса определить значение Высоцкого каким-то одним словом, и каждый раз получается новое слово, и ты понимаешь, что оно не исчерпывает всего, и вот сегодня у меня искус — я бы его выразил словом «доверие». Люди к Высоцкому испытывали доверие, знали, что он не выдаст, не продаст, не соврет. Чем это можно объяснить? Беспощадностью его к себе и — доверием к нему оттого, что он умел и хотел вживаться в душу каждого из нас. Отсюда и безоглядность ответного доверия, которое он заслужил.

По-моему, Высоцкий, как и всякий художник, дает основание для определения таланта, которое я попытаюсь дать и которое не претендует отнюдь на академизм, а если претендует, то на антиакадемизм: талант — это просто ненависть к собственной бездарности, умение ее вытравлять, умение себе в этом признаться. Беспощадность Высоцкого, на которую мало кто способен — признаться в этом и себе, и особенно другим, — это и есть уже одоление бездарности и нравственной, и поэтической, и победа над ней. Вспомним: «И строк печальных не смываю».