Вспомнить будущее
Шрифт:
Сразу стало обидно.
«Нет, – успокоила себя я. – Не может быть жизнь настолько несправедлива».
Достала из тумбочки зеркало, с вызовом взглянула в собственное обезображенное лицо. Говорят, слепые люди начинают очень хорошо слышать. Многие глухонемые прекрасно чувствуют свет, фотографируют, рисуют. А я поверила, что судьба тоже вознаградила меня. Таким вот странным образом.
Но все оказалось непросто. Прошло много лет, прежде чем я всесторонне изучила свой странный дар. И, главное, научилась им пользоваться.
Тогда – в несерьезные тринадцать – я строила
Анжелка – на которую я пыталась наслать самые страшные кары – оказалось, тоже преуспевает. Радостно сообщила мне, что в августе они с мамой ездили еще в один отпуск, в Болгарию, и там она познакомилась с замечательным парнем («Ему целых шестнадцать!»), а сейчас они с семьей переезжают в новую квартиру, «почти в самый центр Москвы».
– Анжела, – спросила я, – зачем ты сказала тогда, что мы с тобой в чужой двор залезли?
Она не смутилась:
– Но мы ж правда туда залезли! Ты, что ли, не помнишь?
И до меня вдруг дошло. Я выкрикнула:
– Все ясно. Купили вас! Хозяин собаки купил. Сколько заплатил-то? В Болгарию съездить хватило?
Оправдываться подруга не стала. Рявкнула:
– Нас, свидетелей, пятеро, а ты одна. Все равно ничего не докажешь!
И бросила трубку.
Я вновь отправила ей мощнейший отрицательный посыл – но была почти уверена: он не сработал.
Впрочем, бабушка продолжала держаться от меня на почтительном расстоянии.
Я пыталась ставить на ней эксперименты. Твердила про себя как заведенная: «Заболей!» Потом, невинным тоном, предлагала измерить давление. Сто двадцать на восемьдесят. Метод явно не работал.
«Может, мне надо на нее разозлиться?» – предположила я. Начала изощренно – как умеют подростки – старуху изводить. Но забыла, что у бабули – богатейшая школа, сорок лет преподавательского стажа и сотни благодарных студентов и аспирантов. На мое откровенное хамство бабка умела ответить столь утонченной, издевательской любезностью, что я сразу скисала. И ей – опять же – хоть бы что.
Я попыталась вновь сменить тактику. Однажды, под вечер, отправилась за хлебом – и вернулась домой только во втором часу ночи. Бабка к тому моменту уже обзвонила все столичные больницы, отделения милиции, морги. Когда я появилась, прямо с порога залепила мне пощечину, а самым ласковым эпитетом было «ничтожество». Я, естественно, психанула в ответ, и мы (две интеллигентнейшие дамы!) едва не подрались.
Но и тут обошлось всего лишь небольшой аритмией. А уже утром бабуля свеженьким огурчиком носилась по квартире с пылесосом.
Впору было отчаяться и выкинуть тот, случайно подслушанный телефонный разговор из головы. А факт, что старуха стала добрее, списать на банальную жалость ко мне, убогой.
Но я упорно продолжала: искать в себе черты необычности. Смешно признаваться, но однажды целый час
Наступил сентябрь. В школе мое внезапное уродство встретили, на удивление, спокойно. Я только десять лет спустя, когда неожиданно для себя решила сходить на встречу выпускников, узнала: бабушка, оказывается, загодя обзвонила большинство моих одноклассниц. Ходила к директору и к классной руководительнице. Поэтому никто, кроме глупых малышей на торжественной линейке, первого сентября от меня не шарахнулся, не взвизгнул. Взгляд отводили – и только. Даже Юрик, преданный друг и почти что поклонник, мужественно остался сидеть за моей партой. А Митяй, наш классный живописец, сказал, что я похожа на даму с картины «Любительница абсента»:
– Да, она не красавица. Но сколько в ней души, силы!
Впрочем, на этом героизм одноклассников иссяк. Портфеля до дому больше донести не предлагали, да и дни рождения-посиделки-вечеринки все чаще проходили без меня.
– Тебе, Машка, любой ценой надо пластику делать, – авторитетно заявила Кира, моя когда-то подруга (она с удовольствием продолжала списывать у меня математику, но из школы – в школу ходила теперь с другими девочками: явно боялась, что мое уродливое лицо, маячащее рядом, отпугнет кавалеров и от нее).
Ха, пластику! Легко сказать!
В поликлинике по месту жительства меня отбрили под смехотворным предлогом, что в детском возрасте – тринадцать лет для них детство?! – пластические операции делать нельзя. А платная медицина дорожала с каждым днем. В то время как мы с бабушкой жили все хуже и хуже. Сбережения (бабушкины и моих родителей) бесславно сгорели в павловской реформе, обмен старых денег на новые в июле девяносто третьего года подорвал наш бюджет окончательно. Вместо того чтоб в сберкассу бежать, старуха со мной в больнице сидела. Бабкиной зарплаты в университете с трудом хватало на еду, а взяток она (сколько ни убеждала я ее, что теперь коммерция в чести) ни в какой форме не брала принципиально.
Но когда я совсем было впала в уныние – мои новые способности опять дали о себе знать.
Я нашла кошелек. Очень буднично – одиноко брела из школы, вдоль детской площадки и наступила на него. Присела на корточки: скромненькое, изрядно потертое портмоне. Помнится, в младших классах мы с подобными развлекались: привязывали к ним леску и затаивались за углом. А когда прохожий тянулся поднять находку, кошелек «убегал».
Однако сейчас никакой лески не было. Не было и прохожих. Мелькнула мысль о бомбе (Первая чеченская война еще не началась, однако разговоры о взрывных устройствах, замаскированных под игрушки и кошельки, уже ходили). Но с какой стати бомбы будут разбрасывать именно у нас во дворе? Нет, мне казалось (или просто хотелось?), что внутри окажутся исключительно деньги.