Вспять: Хроника перевернувшегося времени
Шрифт:
Прокурор то ли забыл, то ли сделал вид:
— Какую?
— Микенова выпороть.
— Я подумаю.
— И думать нечего. Конечно, способ экстремальный, даже дикий на первый взгляд, так и ситуация экстремальная!
И Столпцов вышел, успев заметить в окно, что машина Перевощикова отъехала от прокуратуры.
А Оптов взял бутылку, в которой оставалось чуть меньше половины, и выпил жадно, как воду. И сердито, со стуком, поставил бутылку на стол, что, наверное, означало на языке жестов: черт знает что творится!
А вечером произошло неизбежное. Трое подростков, чучел. Проня и Сопля,
— А если нам никогда теперь не исполнится, что же, и пива не попробовать? — мрачно спросил быковатый, приземистый Проня.
— Вот именно! — захихикал и заерзал маленький, задирчивый и вредный Сопля.
Девушки позвали на помощь Рафика, тот велел наглецам убираться. Дальнобойщики вступились:
— Ты, в самом деле. Раф, — сказали они сначала по-доброму, — пойми мальцов: им теперь ни пивка, ни баб не попробовать.
И, кстати, ошибались: пробовали все трое пиво, и не раз, и вино пробовали, и водку, а Проня и баб пробовал, вернее, одну, сорокалетнюю соседку-алкоголичку Сурепнову, причем в присутствии ее спящего на той же постели пьяного мужа.
— Пусть они пробуют, где хотят, кроме тут! — ответил Рафик. — А я отвечать за ними перед родителями и полицией не хочу! Я законность соблюдаю!
— Законность ты соблюдаешь? — грохнул кулаком по столу водила Семен Ломтев, страшно раздраженный из-за того, что в субботу был на подъезде к Хабаровску, где ему светило хорошее вознаграждение, проедал последние деньги, терпел холод и голод, и вот на тебе — с пятницы покатил обратно, три дня не верил, что всё так плохо, упорно ехал вперед и неизменно оказывался дальше от Хабаровска, чем был накануне, а теперь приблизился вплотную к Придонску, откуда выехал в понедельник. — Законность он соблюдает! — повторил Ломтев, поворачиваясь ко всем, и видел вокруг единодушную поддержку. — А сам кормит тухлятиной, обвешивает, обсчитывает на каждом шагу! Кормить дерьмом ребятишек можно, а пивка им хлебнуть нельзя?
Все согласно закивали, хотя некоторые были здесь в первый раз и ничего не знали про тухлятину, обвесы и обсчеты, а остальные до этого момента были в общем-то довольны и едой, и вполне умеренными ценами, и обслуживанием — иначе с чего бы они оставляли Наде и Люде чаевые?
Услышав оскорбительные слова «тухлятина» и «дерьмо», из кухни выглянул обиженный повар Сурен. Он был мастер своего дела, повар-интеллигент, еще молодым человеком заслуживший славу одного из лучших кулинаров Баку, откуда вынужден был срочно уехать с семьей и почти без вещей после сумгаитского погрома 88-го года, не дожидаясь, когда подобное повторится в Баку.
Один человек нерусской национальности — это всего лишь один человек нерусской национальности, если же их оказывается двое, это уже всем известное «понаехали тут». А дальнобойщики, надо сказать, люди в этом отношении не толерантные, каждый в душе националист, а то и черносотенец: как и все шоферы России, они обижены тем, что приезжие якобы отнимают у них работу.
Поэтому
— Если кого-то качество моего кушанья не устраивает, покажите конкретно, пожалуйста, что именно плохо приготовлено, и если вдруг это так, чего быть не может, то я вам моментально заменю и принесу свои извинения!
Эта тирада вызвала минуту молчания, после которой Ломтев громко выдохнул:
— Надо же! Мало что азер, он нам на нашем родном языке лекции читает!
— Мы не азеры! — крикнул Рафик.
— А какая разница? — ответил кто-то. — Тащи пиво, тебе говорят! Всем!
Но Рафик не притащил пиво. Он сразу понял, чем все может кончиться. Он сказал Люде. Наде и кассирше Вале:
— Вы свободны, женщины, уходите.
И ушел сам, взяв за локоть Сурена.
— Разграбят! — сказал Сурен.
— Пусть.
И начался действительно грабеж. Шоферы и пацанов угостили, и себя не обидели.
Оставив после себя сломанную мебель, опустошенный бар и побитые стекла, посетители удалились, а охмелевшие Чучел, Проня и Сопля захотели мести. Вооружившись столовыми ножами, они искали в кладовках и подсобках Сурена и Рафика и, конечно, не нашли. Тогда, позабыв о намерении ехать в Придонск, бросились в город с криками:
— Наших бьют!
Каких наших, кто бьет и за что, они не объяснили. Но этого и не потребовалось: два ящика крепкого пойла, прихваченные ими в кафе и тут же выпитые рупьевскими пацанами, ввели в курс дела без всяких слов.
И помчались.
Они мчались, не зная, куда мчатся, и оказались в центре города — где магазины, учреждения, заведения общепита, всякие частные конторы и, на площади с памятником Ленину, — кинотеатр. Как известно, магазины сейчас строят все со стеклянными витринами, чтобы с улицы был виден товар, а учреждения и конторы, наоборот, построены традиционно глухо, с нарочито узкими дверьми, чтобы посторонним ничего не было видно — мало ли что попадется праздному глазу? Естественно, все двери были тут же закрыты, но, если учреждения и конторы этим спаслись, то магазинам не помогло.
Увидев еду, одежду, всякие красивые вещи: телевизоры, телефоны, мотоциклы и мопеды — да мало ли! — подростки сразу же поняли цель своего набега. Витрины были сокрушены в считаные минуты.
Всего подростков от двенадцати до двадцати лет было около сотни — огромное число в масштабах такого города. Полиция, МЧС и прочие органы власти не вмешивались, понимали, что бессмысленно.
Подростки пили, жрали, носились на мопедах и мотоциклах, кидались друг в друга пивными банками. Когда же взломан был магазин «Охота», повторилось то, что случилось в городке Блеквайт, а потом произошло в сотнях, а то и тысячах городков, городов и мегаполисов. Поселков и деревень, впрочем, тоже. Сначала стрельба велась по окнам, по огромным телевизорам в магазине «Электроника», по фонарям, по стеклам стоявших на площади машин, по памятнику В. И. Ленину — с наименьшим ущербом, потому что на бронзовом истукане почти не оставалось следов. В горячке кто-то кого-то задел случайной пулей, этот кто-то возмутился и ответил выстрелом, угодив не в того, кто стрелял, а в того, кто попал под пули. Это был, кстати. Сопля. Проня и Чучел вступились за Соплю и изрешетили обидчика из своих дробовиков. Но у того были друзья, они не остались в долгу.