Вспышка молнии за горой
Шрифт:
Таланта,
Тем изощренней
Становятся их усилья -
Интриги их,
Подлости их,
Злобные их
Сожаленья -
Дескать,
Ты изначально
Был не так чтоб особо хорош,
А уж теперь,
Без сомненья,
Стал еще хуже.
Критики будут
Всегда рядом,
А если они вдруг замолкнут -
Можешь быть твердо уверен:
Твой краткий жизненный путь на этой земле
Окончен.
The Barometer
Враг
Я смотрел на него и думал:
Вот нелепые уши и идиотский рот,
И неправильные глаза,
И ужасные туфли,
И звук голоса слух оскорбляет.
Кажется, даже рубаха свисает с его плеч
С большим отвращеньем,
А жует он – точь-в-точь как пес,
А на его кадык и взглянуть-то противно!
И почему говорит он только на две темы -
О деньгах и работе?
И почему, принимая душ,
Он так злобно плещется в ванной?
И за что он меня ненавидит?
И за что я его ненавижу?
Почему мы стали врагами?
Почему он выглядит глупо?
Как избавиться от него?
«НА ЧТО, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ,
ТЫ УСТАВИЛСЯ?! – он орет.
–
УБИРАЙСЯ В СВОЮ КОМНАТУ!
Я ПОЗЖЕ С ТОБОЙ РАЗБЕРУСЬ!»
«Валяй разбирайся».
«ЧТО-О?!»
«Валяй разбирайся».
«ТЫ НЕ СМЕЕШЬ
ТАК ГОВОРИТЬ СО МНОЙ!
УБИРАЙСЯ К СЕБЕ В КОМНАТУ!»
В комнате было прекрасно.
Там я его не видел,
Не слышал его криков.
Я смотрел на комод -
И комод был прекрасен,
Я смотрел на ковер -
И он был прекрасен тоже.
Я сидел на стуле и ждал.
Проходили часы…
Стемнело.
Теперь он,
Должно быть,
В гостиной.
Слушает радио.
Рывком отворив раму,
Я выпрыгнул из окна
И пошел
Сквозь прохладную ночь.
Мне было пятнадцать.
Я искал
Чего-то, чего угодно.
Чего-то, чего не было рядом.
Enemy of the King, 1935
Ночи белых мышей
Небритый, с нечищеными зубами, я обливался потом
В своих единственных шортах и майке,
Прожженной пеплом от сигарет,
Но был уверен, что я – талантливей Фолкнера или
Фицджералда,
Талантливей даже, чем мой любимый Тургенев.
Нет, конечно, не так талантлив, как Селин и Ли Бо,
Но, блин, я верил в себя, я знал – во мне больше огня,
Чем в трех десятках обычных смертных.
И я на машинке печатал, и жил с женщинами,
От которых бы вы отшатнулись.
Я возвращал любовь в потухшие их глаза,
И белые мыши спали у нас под кроватью.
Я голодал, голодал,
И мне это нравилось.
Я пальцами вытаскивал изо рта
Сгнившие зубы -
И только смеялся.
Стоило мне отправить куда-нибудь свой рассказ -
Он возвращался с отказом, но мне
Было так здорово, словно я сводом небесным владел.
Я слушал неистовую классическую музыку прошлых веков,
Я сострадал композиторам,
Много страдавшим -
Моцарту, Верди и прочим…
Когда становилось совсем паршиво,
Я вспоминал Ван Гога, ухо его,
А иногда -
Даже его ружье,
Я взбадривал себя как умел – и, Господи, до чего же
Я был тощим!
Но все равно – в бессонные ночи
Я рассказывал дамам своим,
Как однажды известным писателем стану,
А все они, как одна, шипели:
«Черт побери, ты что -
Снова ОБ ЭТОМ?!»
Я: «А видела ты, как тогда в переулке
Я двинул тому парню?»
Они (снова все, как одна): «А писательство
Здесь при чем?»
Я: «Не знаю…»
Конечно, было немало ночей без слов,
И немало ночей одиноких – что тоже было отлично,
А хуже всего были ночи бездомные – скверно,
Потому что писателю нужен адрес,
Чтоб получать
Бесконечные эти отказы.
Но дамы мои (благослови их Бог)
Говорили: «Конечно, ты псих,
Но псих симпатичный».
Быть нищим писателем -
Это
Большой мазохистский Кайф!
Nights of Vanilla Mice
Ночные забавы
Зубастый, с огромным носом,
Он набросился на меня
Прямо посреди ночи.
Я от ужаса замер в постели -
А он с рычаньем
Все ниже слетал с потолка.
В последний момент
Я все же успел откатиться.
Он приземлился точно
Между мной и белой
Моей кошкой.
Кошка вскочила,
Прыгнула до потолка,
Отрикошетила вниз, снова в кровать,
Подскочила,
Выпрыгнула в окно – и приземлилась
Двумя этажами ниже,
Точно в джакузи.
Я поднялся, взглянул, как она подплывает к краю,
Выбирается.
Сидит в лунном свете,
Сердито вылизывается.
«Что ты там делаешь?» -
Голос моей жены.
«Да в туалет собираюсь», -
Я отвечаю.
Сходил в туалет,
Вернулся,
Забрался
Под одеяло.
«Не вздумай храпеть», – сказала жена.
Я стал наблюдать за точкой на потолке,
Откуда явилось
Мое виденье.
Пронаблюдал два часа
И снова заснул.