Встреча с границей
Шрифт:
— Как не понять. Не успел ступить на заставу, а уже за лычками тянешься. Ждешь не дождешься, когда мы с Ванюхой встанем перед тобой во фрунт: что прикажете, ваше ефрейторское высокородие? Жуть!
— Уходи отсюда к чертовой бабушке, пока я не запустил сапогом в твою рыжую образину!
Петька насмешливо козырнул, повернулся кругом и, топая во всю силу длинными ножищами, скрылся в коридоре. Я подумал: когда он дурачится — выправка у него отменная, а когда старается — выглядит чучелом. И в голове все шиворот-навыворот. Расстроил все-таки, кривая каланча.
Вскоре
— Как я завидую тебе, Коля! Понимаешь, не верил, что капитан разрешит. А наутро хватился — ни тебя, ни Петьки.
Он заставил меня как бы заново повторить путешествие в горы. Шагал след в след, останавливал, возвращал назад, обижался, если я не мог более или менее связно рассказать о каком-нибудь отрезке пути. И все равно остался недоволен. По его мнению, я должен был увидеть огромные цирки, дремлющие кратеры потухших вулканов, катакомбы, сталактитовые пещеры, движущиеся лавины ледников. Он как хотел, так и расправлялся с горами: сдвигал, рушил, засыпал вулканическим пеплом. И никак не мог усидеть ни на табуретке, ни на кровати, ни на подоконнике. И вдруг надолго умолк.
— Теперь после Стручкова не пошлют, — горестно вздохнул Ванюха. — Мало того что сам сдрейфил — других запугивает. Слушать тошно. Но ведь есть чудаки, верят. Попытался было вмешаться — куда там. Поднимись, говорит, сам, тогда и вякай. — Ванюха скользнул по мне потухшими глазами. — Слушай, Коля, я слышал, что с теми, кто возвращается с левого фланга, капитан лично беседует. Если вызовет, попроси за меня. Скажи, что не все же такие хлюпики, как Стручков...
«Вот теперь и попроси, — размышлял я, ожидая капитана. — Самого не пустят. Представляю, как будет злорадствовать Петька...»
Хлопнула дверь. Начальник заставы снял фуражку и сел напротив меня.
— Кто вас тут обидел?
— Кроме вас, здесь никого не было, — неожиданно выпалил я.
Капитан Смирнов с любопытством разглядывал меня.
— Ну что ж, откровенность за откровенность. Не люблю крайностей. Ни тогда, когда преувеличивают трудности, ни тогда, когда раньше времени кричат «ура». Вы, верно, думаете, что пограничная наука закончилась вместе с программой учебного пункта? Наоборот, она только начинается. Буду рад, если покажете такое же упорство в учебе, как при первом подъеме в горы.
— И при втором.
— Даже если он будет труднее первого?
— Да.
Я поразился собственной смелости. Что-то новое, упрямое и незнакомое поднималось во мне. Капитан встал.
— Вызов принимаю! А теперь скажите, этот ваш земляк...
— Петька? — бухнул я и покраснел.
— Кажется, Петька, — улыбнулся капитан. — Он и раньше был таким болезненным?
Я не ожидал этого вопроса и смутился. Конечно, Петька симулировал. Правда, сержант мог принять его «недуг» и за чистую монету, но уж я-то как-нибудь знаю своего земляка. У него и раньше никогда не хватало терпения довести начатое дело до конца. А тут такое испытание! И все-таки... В конце концов, служба только начинается. Она может захватить и его, как захватила тех, чьи фотографии висели на Доске отличников в ленинской комнате.
— Эта
— Вот и давайте лечить сообща.
Я не сразу понял, куда клонит начальник заставы. Оказывается, дело не только в Стручкове, хотя он и подлил масла в огонь. Кто-то еще до него «поработал» с молодыми, нагнал страху. Может быть, даже неумышленно. Девятая застава в самом деле тяжелая: ее все знают в отряде. Из прошлогоднего призыва многие отсеялись: не выдержали первого знакомства с левым флангом. Причем, по убеждению капитана, у большинства не хватило сил не физических, а духовных.
— Вот и давайте лечить сообща, — повторил он. — А лучшее лекарство — личный пример. Поднимитесь разок-другой в горы — и все поймут: не боги горшки обжигают. Но через силу не брать!
— Ваше доверие оправдаю, товарищ капитан!
Снова заболели все косточки. На кой черт я выпалил эту фразу? Сначала оправдай, а потом кричи «ура». Да и тогда, когда оправдаешь, надо ли кричать?..
НА ВИСЯЧЕЙ СКАЛЕ
Наша девятая застава — кавалерийская. Петьку Стручкова от одного этого слова мутило, как при морской болезни. А стоило подать команду выходить строиться на конную подготовку или на уборку лошадей, его лицо становилось серым, как суровое полотно.
На первой уборке только фотографов и не хватало. Петька вошел в конюшню — и глаза на лоб. Еще бы! Справа и слева выпирали из стойл страшные лоснящиеся крупы лошадей. Закрепленная за ним Быстрая стояла посредине конюшни, но Петька не мог сделать и одного шага от ворот, точно врос в глинобитную дорожку.
Сержант Гришин осведомился, что же делал Стручков до прихода в пограничные войска. Спросил затем, чтобы навести Петьку на правильные размышления. Но тот не понял, назвался учащимся. Сержант подозвал Лягутина, наблюдавшего за этой сценой.
— Вы тоже из учащихся?
— У нас всеобщее обязательное обучение, — - сказал Ванюха, недобро косясь на Петьку.
— Ну вот что, учащийся, становитесь между земляком и мной.
При двух телохранителях Петька добрался до своей Быстрой, но в стойло не пошел.
— Кто же подходит к жеребцу сзади? — брякнул Петька.
— Условимся сразу: это не жеребец, а кобыла. Это во-первых. Во-вторых. Лошадь умное животное и того, кто за ней ухаживает, никогда не обидит. Да смелее, смелее! — подбадривал Гришин.
Не давалась эта наука и Иванову-второму. Правда, тот был горд, самолюбив и старался показать, что ему неведомо такое чувство, как страх. Но чтобы все-таки не заходить к своему коню от крупа, он схитрил, пополз под кормушками. И возможно, все бы сошло благополучно, не встань на его пути вороная кобыла Машка, не терпевшая неправильных ходов. Она примерилась к нему одним глазом и хватила зубами за то самое место, которое было к ней ближе. Солдат дико вскрикнул и вжался в проем между двух деревянных опор. Сержант сделал вид, что ничего не заметил, зашел в стойло к Машке и вложил ей в рот кусочек сахару. Кобыла понимающе замотала головой.