Встреча с неведомым
Шрифт:
— Почему? — допытывалась Валя.
— Я могу рассказать.
— Так расскажите, Фома Сергеевич!
Селиверстов взволнованно приподнялся и сел на койке. В зеленой поношенной пижаме и без очков он казался каким-то другим, незнакомым.
— Это началось давно… — начал он. — Ну, неудовлетворенность работой, может быть, и домашней обстановкой… Какая-то тоска, стремление к чему-то неузнанному. Жена объяснила просто: «Ну,
— А книги держал у старичка соседа, — вставила профессор Кучеринер, — потому что жена считала — в книгах заводятся клопы.
— Это было просто для души, как и занятия ботаникой. Я очень огорчался, что так и не полюбил свою основную работу. Далеко я не пошел. На какую поступил должность, в гой и остался все двадцать лет. Да я не честолюбив. Сослуживцы были люди очень хорошие, относились ко мне добро. Детки тоже у меня хорошие. Когда мать, бывало, начнет меня пилить (без этого со мной и нельзя), всегда принимали мою сторону. Жена даже обижалась на них за это. По-своему, я был, пожалуй, и счастлив..: пока не началась бессонница. С вечера я, выбившись из сил, засыпал, а среди ночи вдруг проснусь и лежу с открытыми глазами до рассвета. Не усну, да и все тут! Обращался к врачам — никакие пилюли и ванны не помогали. «Как неинтересно и серо прожил я свою жизнь», — думал я.
Почему я никогда не прошел пешком через тайгу к истокам рек? Не побывал на Камчатке у подножия вулкана. Ни разу в жизни не видел северного сияния, птичьих базаров, океана, необитаемых островов. Я всегда был по своим стремлениям исследователем. В детстве мечтал стать ученым. Названия наук кружили мне голову, как вино: океанология, биология, гидрография или вот геофизика — наука о Земле. Как интересно, даже сердце бьется при одном упоминании!
Зачем я позволил обстоятельствам скрутить меня? Я всегда говорил детям: «Смотрите выбирайте свою дорогу в жизни. Пусть никогда не придется вам вздохнуть о несбывшейся мечте». У меня два сына и дочь. Они-то сразу узнали среди множества троп свою единственную. Я рад.
Так проходило время, и я тосковал все сильнее… Иногда я видел во сне какие-то реки., моря, незнакомые берега, горы, обрывы, ущелья… узкие долины, заросшие невиданными цветами. Сколько в мире есть заманчиво-любопытных уголков!.. Я старел, волосы мои поседели, а мечты и стремления у меня были юношескими.
Только одному человеку я не стеснялся об этом говорить — Ангелине Ефимовне. Встречались мы, конечно, редко, раз в два-три года. Все-таки она все обо мне знала.
Когда жена умерла, я… вдруг уволился из облторга. Пошел в ботанический сад… там нужны были рабочие. Ну, я и поступил рабочим. Соседи решили, что я сошел с ума, но я был счастлив. А потом Ангелина Ефимовна предложила мне место рабочего в экспедиции.
Мы долго-долго молчали, растерявшись перед этой трагедией. Человеческая жизнь и без того коротка, короче жизни попугая, черепахи, щуки, и просто ужасно видеть, что целых двадцать лет ушло на заблуждение. Словно бедняга Рип ван Винкль, проспавший два десятилетия как одну ночь.
Отец сказал, что сразу догадался
Вдруг мы услышали всхлипывания. Мама лежала, уткнувшись лицом в подушку, и плакала. Мы с папой бросились к ней, а Валя— за водой. Все переполошились. Ни на кого история Селиверстова не произвела такого неизгладимого впечатления, как на маму. Несколько дней она ходила подавленная, грустная, а папа хмурился и был зол. А чудак Селиверстов работал с просветленным лицом и всему радовался. Словно он болел неизлечимой болезнью и вдруг излечился.
Глава шестая
ИСКАТЬ НЕИЗВЕСТНОЕ
Однажды утром отец объявил, что ему необходимо пройти к истоку Ыйдыги. С ним пойдут Валя Герасимова, Селиверстов и я. Распоряжения Черкасова обсуждению не подвергались, но мама не выдержала и спросила, кто будет делать за Валю метеорологические наблюдения.
— Женя, — коротко ответил отец.
Ангелина Ефимовна и мама должны были закончить геологическое обследование района на север от плато. Кучеринер рвалась к вулкану, но отец советовал ей подождать вертолета, так как идти целых шестьдесят километров по раскаленным от солнца черным лавовым глыбам будет для нее тяжело.
Затем отец обратился к маме:
— Когда будешь говорить с Магаданом, попроси, чтобы прислали хорошего повара. На Колиной стряпне долго не протянешь.
Я жестоко обиделся, но радость, что меня брали с собой, скоро пересилила обиду.
— А вы, Фома Сергеевич, — повернулся отец к Селиверстову, — назначаетесь с сегодняшнего дня коллектором. Не благодарите!
Просиявший Селиверстов таки пожал ему обе руки и бросился за ботаническими папками: было совершенно очевидно, что он будет исполнять обязанности ботаника.
Мы шли гуськом глубокой, узкой, душной долиной, сжатой красными скалами сланца. Идти становилось все труднее. Ранец оттягивал плечи, и Фома Сергеевич незаметно от отца взял его у меня. Земля была усыпана острыми кусками темно-красного конгломерата с белыми зернами кварца. (За год жизни на полярной станции я стал разбираться в породах не хуже другого геолога!) Над высокими скалами громоздились крутые уступы земли, покрытые темными, перепутавшимися зарослями кустарников и деревьев. С обрыва свисали уродливые лиственницы, еще живые, но готовые каждую минуту рухнуть. Река, которая теперь текла как бы в длинном высоком коридоре из отвесных скал, осталась далеко в стороне.
Солнце жгло все сильнее, будто мы находились не в Заполярье, а на Кавказе. Селиверстов все чаще вытирал платком вспотевшее, покрытое загаром и пылью худощавое лицо с русой бородкой и усами. Он был высок, почти с отца, сутуловат, узкие плечи покрывала клетчатая блуза с застежкой «молния». На темно-русых волосах старая фетровая шляпа, на ногах парусиновые туфли.
Он был всего лишь на год старше моего отца, но как же, по сравнению с ним, был молод отец, и красив, и ловок, и силен. Как уверенно и властно он держался, как непринужденно шагал по земле, насвистывая и зорко оглядываясь по сторонам. Самый тяжелый мешок был у отца да еще охотничье ружье, и все же не заметно было ни малейших следов усталости в его легкой походке.