Встреча Вселенных, или Слепоглухие пришельцы в мире зрячеслышащих
Шрифт:
В провинции вообще, по моим личным наблюдениям, музыкальная культура значительно выше, чем в столицах. А родился и до одиннадцати лет жил я в Кыргызстане, в Бишкеке (тогда – Фрунзе). В то время как в «культурных центрах» уже вовсю свирепствовали ансамбли, заменявшие ритм грохотом, а мелодию – душераздирающими воплями, у нас еще господствовала легкая классика, на танцплощадках преобладали вальсы, польки… И есть что послушать, и есть подо что потанцевать. Но молодежь стала эти танцы под духовой оркестр игнорировать, подавай им «эстраду», и устроили настоящий бойкот, так что оркестр играл по вечерам в парке, в сущности, сам для себя. Помню, как я плакал в
А в лагере как-то на концерте угораздило звукооператора включить фонограмму чего-то «тяжелого». Я был так близко от акустических систем, что и без слухового аппарата мог оценить этот шум и потом откровенно высказался: «Впечатление такое, словно задница решила стать оперной певицей».
Окружающие ребята и вожатые кто где стоял, тот там и сел от такой характеристики, но больше при мне такого безобразия не включали. Стеснялись. А за точность характеристики, несмотря на ее малоаппетитность, ручаюсь: звук был именно такой же низкий, только до безобразия откровенно, бесстыже громкий. Уж с этим-то звуком каждый знаком независимо от состояния своего слуха, поскольку при определенных проблемах с желудком волей-неволей производит его сам.
Став меломаном в детстве, я позже очень скучал без музыки, от тоски по музыке стал и поэтом, – хоть какая-то компенсация, в поэзии тоже ведь ритм и мелодия. Тоска по музыке еще в студенческие годы довела меня до мечты о самоубийстве. Путного слухового аппарата у меня тогда не было. Обнаружив, что воздушный детский шарик хорошо вибрирует, я как-то надул его в парке перед концертом духового оркестра, а он возьми да оглушительно лопни посреди вальса.
Позже появились хорошие слуховые аппараты, и стереонаушники, и проигрыватели с достаточно мощным предусилителем для наушников, с возможностями коррекции звуковысотного диапазона (приглушать или усиливать низкие, высокие, а если есть соответствующий регулятор, то и средние частоты). Такую же коррекцию (настройку по аудиограмме) можно делать и у слухового аппарата.
Все это в какой-то степени компенсирует потерю слуха, корректирует остаточный слух приблизительно так, как очки – остаточное зрение. Мощности предусилителей мне все же катастрофически не хватало, и я либо пользовался слуховым аппаратом, либо клал акустическую систему к себе на плечо, возле левого, лучше слышащего уха. Последний способ из-за вибрации корпуса колонки мне нравился больше, чего никак нельзя сказать о соседях по дому: очень громко. Одно время у меня был мощный усилитель высшего класса с огромными акустическими системами, между которыми я садился в специально для этого сделанную нишу книжного шкафа. Тут уж слушал всем телом, удовольствие было огромным, а соседи тоже стояли в это время на ушах, но в другом смысле. Впрочем, я старался так слушать днем, в рабочее время.
Мой друг Владимир Викторович Богуславский, инженер, спаял специально для меня переходник, который можно подключать вместо акустических систем, а уже к нему – стереонаушники. Это решило проблему громкости, хотя наушники, может, и перегружались, но за много лет еще ни разу не сгорели. Я, впрочем, чтобы сберечь их, по подсказке того же доброго человека, прижимал их специальным зажимом поплотнее к ушам, что позволяло включать музыку все же не очень громко. Да и наушники у меня были мощные, для профессионалов – настройщиков радиоаппаратуры: я не пожалел на них денег.
Позже
В 2007 году с помощью своего названого сына Олега я купил первые в моей жизни колонки с сабвуфером. Дома лег, положил сабвуфер на грудь, пристроил колонки на ушах, включил музыку – и заплакал от счастья: благодаря сабвуферу я в кои-то веки чувствовал ритм без напряжения.
А 1 июня 2015 года с помощью своего друга А. В. Золотовой купил очень хорошие колонки с сабвуфером. Муж Александры Владимировны Дмитрий, профессиональный компьютерщик, научил меня пользоваться MP3-проигрывателем моего брайлевского органайзера «Пронто», который до этого я около пяти лет использовал только для чтения и ввода текстов. Оказалось, что в органайзере через колонки можно достаточно громко и чисто воспроизводить произведения не друг за другом, целыми альбомами, а отдельно. В именах аудиофайлов можно писать названия произведений. И если они написаны, я теперь знал, что именно слушаю, и мог найти нужное произведение, не листая диск. Я смог наконец-то вслушиваться в каждую мелодию по отдельности. При непрерывном воспроизведении целых дисков это было сложно.
По подсказке Дмитрия купил я и маленькую моноколонку, диаметром чуть больше ушной раковины, через которую можно слушать музыку в поездках, на улице…
Олег и некоторые другие друзья «накачали» мне много классической музыки в Интернете, самое любимое – на карте памяти органайзера, а так она хранится на флешках. У меня уже полное собрание симфонических произведений Гайдна, Моцарта, Бетховена, Шостаковича, Берлиоза, Вагнера…
Словом, чем хуже слух, тем лучше должна быть аппаратура. Вот такая обратная зависимость.
Музыка – это мое настроение. После смерти мамы я восемь месяцев не включал совсем никакой музыки, даже траурной. На лагерных дискотеках, куда и раньше ходил только ради общения с детьми, с неизменным отвращением относясь к самой тамошней какофонии, я после маминой смерти не мог находиться вообще, не мог выдержать даже пяти минут – начинал душить плач.
Дело в том, что музыка во мне звучит постоянно. Моя собственная, внутренняя. Ни в какой иной форме мои настроения просто не существуют. Стоит расслабиться, ни о чем не думать, ни с кем не разговаривать, ничего не читать, – и в душе сразу начинает что-то звучать, не обязательно слышанное раньше. Что-то соответствующее моему настроению – то ли бодрое, то ли грустное, то ли спокойное, то ли вообще траурное, похоронное.
Вот это последнее и преобладало после маминой смерти, и дискотечный грохот оказывался с моей внутренней музыкой в резчайшем диссонансе. И вообще-то не любитель массовок, я после маминой смерти вынужден был их тщательно избегать, общаясь с ребятами только индивидуально.
Постепенно я снова начал слушать музыку – траурную и близкую к ней. Не решался включать даже вальсы. Проклинал моду: по радио невозможно найти никакой классики, не то что траурной, а просто спокойную симфоническую музыку. Личная же фонотека была невелика, и я знал ее слишком хорошо.