Встречи на краю. Диалоги с людьми, переживающими утрату, умирающими, исцеляющимися и исцелившимися

Левин Стивен

Спустя три часа Том перезвонил и сказал:

– Я сидел у кровати отца и почти неслышно говорил с ним, рассказывал ему о том, что очень сильно его люблю и запутался, не зная, что делать дальше, и тут в палату вошла женщина, социальный работник, и сказала, что нам очень повезло и «вашему отцу теперь лучше»; это стало для меня последней каплей, я ужасно разозлился на неё и на это проклятое место. Им совершенно плевать на него, они действуют строго в медицинских рамках и не видят ничего дальше своего носа. Они понимают, что такое жизнь, не больше, чем все другие люди, которых я знаю. Они напоминают группу механиков, которые настаивают на том, чтобы двигатель работал, хотя машина уже не подлежит

ремонту. Они заботятся лишь о том, чтобы мотор продолжал крутиться, даже если сама машина больше никогда никуда не поедет. А виной всему их эгоизм. Эта социальная работница, и правда, как будто с Луны свалилась.

Но вот что забавно: когда эта женщина ушла и я снова переключился на отца, то почти услышал, как он смеётся, обращаясь ко мне: «Не спускай с неё глаз, похоже, скоро она будет предлагать тебе криоконсервацию» (посмертная заморозка тела, позволяющая дождаться медицинского прогресса в будущем и затем уже разморозить человека для того, чтобы продолжить лечение). Я был немного удивлён, услышав что-то в ответ на свои слова, тем более такое, и почувствовал, как почти сразу же изменилось моё настроение. Теперь я знаю, что нужно делать. Несколько минут назад мы с женой договорились по телефону, что перевезём папу домой и позволим ему умереть так, как он хочет. Когда я сел рядом с отцом и безмолвно, в сердце, рассказал ему о нашем решении забрать его из больницы и перевезти домой, я смог почувствовать лишь ясное, спокойное «да». На самом деле можно сказать, что я ощутил его одобрение, если такое возможно. Всё это так странно. Я никогда в жизни не переживал ничего подобного.

С.: Похоже, вы настраиваетесь на ту волну, где решения принимаются, скорее, «интуитивно», чем на основании старых мыслей и привычек. Вы можете лишь продолжать продвигаться вперёд шаг за шагом, с любовью и чутко прислушиваясь, больше не принимая негибких решений, основанных на страхе и чувстве вины. Если вы забираете отца домой из чувства любви, тогда он будет находиться в лучших условиях; но если вы поступаете так из чувства долга или поскольку боитесь, что не делаете для него всего необходимого, возможно, ваше решение не позволит вам дать ему всё, в чём он сейчас нуждается. Позвольте любви принять за вас решение.

Через неделю нам поступил звонок от Тома, он сообщил:

– Хочу сказать, что пять дней назад я перевёз отца домой, и, мне кажется, он стал чувствовать себя лучше, чем раньше. Но вот незадача: врачи ввели ему недостаточную дозу антибиотиков, поэтому заболевание лёгких, от которого он страдал, вернулось в ещё более острой форме. И мы не вмешивались. Он умер прошлой ночью, и сейчас я чувствую лишь некоторое облегчение от того, что он больше не «заперт в теле», как, наверное, сказал бы он сам. И одновременно я удовлетворён тем, что мы сделали всё возможное в этих обстоятельствах. Эти последние несколько дней, которые мы провели с ним дома, прошли хорошо. Все мы заботились о нём, и мне кажется, будто бы он как-то об этом знал. Мы все были с ним рядом в день его смерти.

Временами казалось, что у него возникают какие-то затруднения, но по большей части он словно бы шаг за шагом двигался вперёд. А моя жена, которую нельзя назвать особенно религиозной, в последний час или около того не переставала плакать и повторяла снова и снова: «Слава Господу!» Затем она объяснила, что плакала даже не из-за того, что чувствовала печаль; она просто чувствовала себя захваченной глубиной происходящего. А позднее она сказала: «Кажется, что умирать не так уж трудно. Я так рада, что мы перевезли его домой, чтобы он умер в кругу семьи». Я совершенно уверен, что мы поступили правильно.

Спустя примерно два с половиной месяца позвонила мать Тома, она рассказала, что нельзя было пожелать Фрэнку лучшей смерти, что он умер в окружении любящих его людей. Она сказала,

что последние пять дней жизни Фрэнка она ночевала на втором этаже дома своего сына и что для неё была очень ценной возможность быть рядом со своим мужем в тёплой и любящей домашней обстановке:

– Всё было так, как раньше, до того, как он заболел. Мы просто были рядом, проводили вместе время и поддерживали друг друга, позволяя вещам, которые мы обсуждали, растворяться с крепким ночным сном и утренним поцелуем за завтраком. На самом деле я чувствовала, что мне гораздо комфортнее быть рядом с ним в такой обстановке и даже находиться с ним рядом, когда он умирал. Несмотря на то, что временами меня одолевал страх, я очень явственно ощущала, что мы рядом, чего не было, когда муж лежал в больнице, где все только и делали, что боролись за его жизнь. Я сильно тоскую по нему, но чувствую, что мы прожили вместе целую жизнь – мы тридцать лет были в браке, – и я ни о чём не жалею.

Всё, что требуется, – работать над собой

Нэнси, терапевт пациента-самоубийцы

Однажды вечером нам по телефону позвонила Нэнси, психотерапевт из Лос-Анджелеса, участвовавшая в нескольких наших семинарах, которые предлагала местная больница. Она позвонила в весьма встревоженном состоянии из-за того, что клиент, с которым она некоторое время работала, «застрелил свою жену, мужчину, с которым она была, а затем ушёл и застрелился сам»:

– Мне горестно, как если бы я потеряла ребёнка. Мой клиент был моим ребёнком. Я искренне любила этого человека. Он был прекрасен, и тот факт, что эта часть его души взяла верх и он убил все этих людей, невероятно шокировал меня. Я помню, что вы говорили, Стивен, о том, что подобные вещи раскрывают сердце (позволяя проявиться глубокой ранимости, новой готовности для принятия мира), и я на самом деле чувствую, что со мной происходит именно это.

Мы стали говорить о «границе», на которой происходит любое развитие. О том, что развитие, в сущности – это освобождение от тех зон привязанности, за пределы которых мы редко отваживаемся заглянуть. И что эти границы – наша клетка, наши воображаемые ограничения, наша привязанность к старым образам того, кто, по нашим представлениям, мы есть или кем должны быть. Именно наши границы определяют то, что мы считаем «безопасной территорией». Однако лишь наша готовность исследовать безграничную неизвестность и встречать свой естественный страх перед неизведанным с состраданием позволяет нам раз за разом понемногу выходить за свои пределы к тому, кем мы поистине являемся, к своему подлинному исцелению.

Очевидно, Нэнси, как психотерапевт, переживала «терапевтический кризис». Это граница, где психотерапевт зачастую оказывается неспособным «помогать». По всей видимости, её ожидал серьёзный урок по умению быть беспомощным. И хотя она пыталась сохранять открытость, энергия прежней обусловленности всё-таки могла снова привести её к закрытости, если бы она попыталась «ускользнуть» от этой непривычной ранимости и чувства единения с переменами, если бы она относилась к этой ранимости как к проблеме, которую нужно решить, вытеснить, от которой нужно избавиться.

Стивен: Не думаете ли вы, что ваше горе связано не только с потерей вашего ребёнка, но и с потерей себя – как хорошей матери?

Тишина на другом конце провода была достаточно красноречивым ответом. Можно было едва ли не услышать, как Нэнси задержала дыхание, погружаясь в себя, чтобы понять, где могла таиться привязанность. А затем она снова стала дышать, глубоко вздохнув.

Нэнси: На эмоциональном уровне я чувствую, что просто не смогла помочь. Я пыталась помочь ему, но моя помощь всё же была недостаточной. По меньшей мере я не смогла помочь так, как хотела, хотя в чём-то помогла ему.