Встречи на ветру
Шрифт:
Вот ведь как. Я утешение.
Мама моя родная! Уже половина десятого. Спрятала тетрадь в чемодан и убежала из дома. В след услышала: «На гулянки побежала приживалка, хозяин из дома, и она по мужикам».
Что взять с содержательницы тайного борделя? Мыслит, как живет.
Затиснулась в автобус номер двадцать пять и поехала. Мысли мои об отце. Как мало, до стыдного мало я знаю отца. Автобус, провизжав тормозами, остановился у Марсова поля. Выцветшие стяги повисли. Наледь легла на гранитные глыбы. Едва заметно колыхался вечный огонь. Ветер задувал под юбку. Климат не для прогулок, и потому я бегом отправилась на набережную. До Эрмитажа метров
Тетя в униформе спросила меня:
– Вы будете ждать группы или самостоятельно пойдете?
– А долго ждать? – спросила так просто. Торопиться мне некуда.
– Было бы воскресенье, недолго, но и с что с группой, что без неё ты, девушка, всю тысячу помещений не обойдешь и миллион произведений не осмотришь. Иди уж.
– Подскажите, с чего начать. – Я не гордая.
– Начни с Древнего Египта. Мумии посмотришь.
На кой мне мумии? Я красоту хочу смотреть. Пошла одна. Номерок из гардероба сунула в карман. Знала бы, что он дырявый, в рот бы запихнула. Поднимаюсь по лестнице красоты неописуемой, и тут мне стало не по себе. Подкатило. Как можно наслаждаться шедеврами живописи, когда тебя тошнит? Наверное, тот кусок колбасы, что я, уходя, съела, был давнишний. «Ничего, – решила я, – не последний день я в Ленинграде». Спустилась в гардероб, а номерка-то и нет. Тетка за барьером отказалась выдать мне пальто. Свое пальто я вижу. Вон оно, висит на вешалке. Народу мало же. Я и так, и сяк её упрашиваю. Говорю, мое пальто старое. Кому оно кроме меня нужно? Она стоит на своем.
– Много вас таких ушлых. А мне потом платить из своего кармана. Я вам, – бурчит, – не Рокфеллер.
Стоим, препираемся, а меня все больше мутит. Ещё секунда – и вытравит. Побежала в туалет. Освободила желудок – вы уж меня простите, – и стало легче. Но пальто нет.
Вернулась.
– Ты беременная? – сочувственно спрашивает гардеробный начальник. Я согласно мотаю головой.
– Пиши заявление. – И тут бюрократия. – Пойду к бригадиру. Как он решит, так и будет.
Ноги подкашиваются. Озноб бьет. Худо мне. Скорее бы в комнату к Родиону.
– Это ты номерок потеряла? – подошел пожилой мужчина, лет так на пятьдесят.
– Я, но я не нарочно, – совсем как в детском саду.
– Благодари солдата срочной службы товарища Сидорова. Это он нашел твой номерок и принес нам.
Как я долетела до остановки автобуса, не помню. Озноб бьет, холодный пот течет по лбу. Опять стало тошнить. Доехать бы и не умереть. Доехала и не умерла. Дома, скинув пальто и шапку, я почувствовала, что я вся горю. Хорошо бы измерить температуру, но вряд ли у Родиона есть градусник. Я и искать не стала. И без него ясно: температура моего тела зашкаливает. Ещё немного, и кровь свернется.
Сняв пальто, я, в чем была, легла на койку Родиона. Незаметно я уснула. Не знала я, что это меня «накрыла волна эпидемии гриппа».
Разбудил меня Родион.
– В Эрмитаже побывала? – спросил он.
– Побывала. Дошла до парадной лестницы даже.
– Чего, сил не хватило? – Тут он разглядел меня. – Да ты вся горишь. Температуру мерила?
– Чем? – Так мы обменивались фразами до тех пор, пока меня опять не затошнило.
Всю ночь Родион не отходил от меня. Поил чаем с
– Приснилось что страшное? – Откуда у этого с виду сурового мужчины столько заботы? – Выпей это, – подает мне эмалированную кружку. Она обернута вафельным полотенцем. До чего же он заботлив! Кружка горячущая. Маленькими глотками выпила молоко с содой и маслом. Вспомнила себя в детстве. Такое я пила, когда простужалась. Перекупаюсь в море, и сразу горло болит.
И вот что странно: поил меня этой жидкостью отец.
Опять я сплю. На следующий день температура была нормальная, голова не болела, и меня больше не тошнило. Это уже воскресенье. Впереди день и ночь. Оправлюсь. Я же из Жданова, а мы, ждановские, крепкие. Азовское море нас такими сделало.
– Завтра на завод не пойдешь, я скажу, что ты приболела, – заявил Родион после завтрака. Покорно и безропотно я соглашаюсь. Я готова исполнить любые его просьбы и приказания.
Вот так началась моя рабочая биография. С болезни. Весь день я томилась бездельем. А к вечеру опять поднялась температура. Колотить начало так, что зубы стучали. Сердце стучит, как «пламенный мотор». Все стучит. В голове молоточки. В животе жилочки дрожат. Скорее бы вернулся Родион.
И он вернулся-таки, как бы сказал Наум Лазаревич. Вошел в комнату, и дохнуло свежестью и морозом. Запахло антоновскими яблоками, и вспомнилось детство.
– Жива? – весело, бодро спросил Родин, сам пропахший машинным маслом и стружкой.
– Чуть жива, – не стала я врать Родиону.
– Будем лечить.
Опять молоко с содой и медом, опять горячий чай с малиной. В довершение Родион заставил меня съесть большое яблоко.
– Тебе нужно много кушать кислого. Ты меня слушай. Зона учит лучше любого университета.
Я задремала. Сквозь дрему мне было слышно, как Родион шептал:
– Ничего, одолеем и ещё танго сбацаем.
Не «сбацали» мы танго. В десяти вечера температура поднялась до тридцати девяти и трех десятых. Я стала задыхаться. Родион взволновался.
– Ты лежи, ты лежи, дыши, дыши. Я мигом на улицу. Скорую вызову и обратно.
Некоторое время я была в забытье. А когда открыла глаза, то рядом увидела человека в белом халате. Он шевелил губами, но я не его не слышала. Потом я узнаю, что на фоне гриппа у меня развился отит, и я потеряла на шестьдесят процентов слух.
Родион обул и одел меня. Но, когда мы уже спустились к машине скорой помощи и он попытался влезть в неё за мной следом, доктор резко сказал:
– Вы ей не муж и не положено. Если хотите, езжайте следом. Мы везем Вашу подругу в больницу Боткина. – И задвинул дверь.
Так в больницу я поехала одна. Я то впадала в беспамятство, то приходила в себя. Молоточки в голове выбивали дробь, в ушах гудело. Ко мне вернулся слух, но не полностью, и через шум в ушах я еле-еле разбирала слова доктора.
– Лежи спокойно. Дергаться не надо. Может открыться кровотечение. Это такой штамм, поражает сосуды. Лежи, – рукой придерживает меня за плечи.
Каково же было мое удивление, когда, выйдя из машины, я увидела Родиона.
– Держись, Ирина, свинья не съест, кум не продаст. – Чей кум, какая свинья – мне было все равно. Главное, рядом был он. Мой Родион.