Встречи под звездой надежды
Шрифт:
Впрочем, разве это одиночество? Это передышка перед очередным рывком в жизни, состояние, когда ты остаешься наедине с собой и Богом. Ведь решение приходит не просто так. Я считаю, что его посылает Бог. По крайней мере он направляет, наталкивает на принятие разумных решений.
Это благословенное одиночество. Счастливое одиночество. Оно не имеет ничего общего с пустотой вокруг тебя.
Актриса, не познавшая любовь и горькое одиночество, никогда не будет искренней на сцене. Искусство актера тем и отличается от профессии, допустим, фотографа, даже самого талантливого, что оно включает в процесс творчества и зрителей. Я знаю по опыту, что любая неверная нота в игре актера безошибочно угадывается залом. Фотография передает мгновения жизни, игра
Чтобы продолжить размышления о том, что является, по моему мнению, нравственными основами моей профессии, я должна сказать и о ненависти. Ибо в конце концов даже десять заповедей Божьих — это не что иное, как свод моральных норм, которые учат любить и преодолевать соблазны, искушения. Можно научить сценическому мастерству, но нельзя, невозможно научить любить, страдать и ненавидеть. Это дает только житейский, человеческий опыт. И каждому человеку — только то, что ему предназначено.
У меня в жизни были короткие, жгучие вспышки отрицания кого-либо или чего-либо. Именно короткие. У меня память так устроена — я быстро забываю зло, которое мне причинили. Не знаю, хорошо это или плохо. Мои друзья порою напоминают о том, что мне причинил зло какой-нибудь человек: «Ты вспомни, как он поступал по отношению к тебе…» А я удивляюсь: почему у меня нет злости к нему, в какой «осадок» она выпала? Я думаю, что это мой недостаток: человек все должен помнить в своей жизни — и хорошее, и плохое.
Такое всепрощение мне не кажется правильным. Настоящая ненависть мною испытана тоже — это было в войну. Но это была ненависть не к какому-то конкретному человеку, а к тем, кто пытался поработить нашу землю, издевался над нашим народом, кто убивал десятки и сотни тысяч людей, принес нам беду, боль, страдания. В этом я была не одинока, это была ненависть поколения, которому пришлось отстаивать свою свободу, независимость и свою Родину. Возможно, это немного выспренно звучит, но я думаю, что именно так рождалась та энергия, которая помогла выстоять в чудовищной бойне. Я очень хотела помогать фронту. Это не пустые слова — тогда все стремились помочь фронту, миллионы людей добровольно взвалили на свои плечи тяжелейшую ношу. И для того чтобы вынести ее, каждому из них потребовались огромные силы.
Значит, ненависть — это тоже энергия. Как и любовь, которая подвигает нашу душу на яркие проявления. Я говорила, что любовь — это болезнь… Нет, все-таки это энергия, рождающаяся при чрезвычайных обстоятельствах, в которые рано или поздно попадает каждый из нас.
Мой монолог был бы не до конца искренним, если бы я не сказала о том, что есть такие люди, с которыми я не то что играть вместе на сцене не стала бы, но и за стол бы не села. Я не испытываю к ним ненависти, это что-то похожее на брезгливость. Но я ведь не делаю ничего против них. Не стремлюсь их уничтожить, причинить страдания. И оберегает меня не моя духовность, я просто не представляю, что можно так поступать. Значит, это не ненависть, это что-то иное? Я не знаю, как это назвать. Да и зачем обязательно называть словом? Но если и требуется слово, то вот оно — неприятие. Вот так!
Да-а-а…
Лучшим «лекарством» от моей неудачной любви и одиночества для меня были гастрольные и концертные поездки, встречи со зрителями. За десятилетия моей творческой жизни их было сотни.
Специально для эстрады я подготовила моноспектакль «Неотправленные письма». Весь он был основан на личных впечатлениях от войны. Рассказывала я и о разбитом пульмановском вагоне, из которого огненный вихрь вырывал солдатские письма и уносил их в черную степь. Я говорила о том времени, когда день без погибших считался счастливым. В Малом театре знали об этом спектакле, но мне никто не помогал, хотя и не мешали — тема войны была неприкасаемой. А мне для выступлений много было не надо — эстрадная сцена и слушатели. Я говорила о войне, и боль от воспоминаний потихоньку стихала, душа от нее освобождалась. Люди разных поколений слушали меня в глубокой тишине.
Меня приглашали на сольные выступления
До сих пор храню программки моих эстрадных выступлений. Кстати, это не очень просто — в одиночку держать внимание большой аудитории, многих людей, иные из которых пришли просто поглазеть на известную актрису.
Я никогда не позволяла себе выходить к своим слушателям небрежно одетой, «не в форме». Предпочитала строгие, темные костюмы и платья. Если программа была связана с военной темой, я набрасывала на плечи белый госпитальный халат. Потом совершенно случайно нашла полюбившуюся мне деталь. Однажды я сломала руку, и врачи порекомендовали держать ее в тепле. Вот сначала я и накидывала на одно плечо шаль. А потом привыкла…
На встречах случались самые разные ситуации, порою неожиданные, странные. Помню, какое хорошее настроение было у меня после встречи с рабочими Челябинского тракторного завода. Это была очень благодарная аудитория, еще не зашибленная теми невероятно трудными заботами, которые навалились с приватизацией, акционированием и прочими «заморочками». Сохранилась фотография: небольшой зал набит битком, люди сидят и стоят, а я — на сцене, с гитарой. Играла я отрывок из спектакля «Ураган» по пьесе А. Софронова, лирическая героиня которого пела под гитару. Странно как устроена память: я и сейчас помню мотив и немудреные слова песни:
Где-то ветер стучит Проводами по кровле… Как мне быть, как мне жить С этой трудной любовью? Как мне быть, как мне жить И к кому обратиться? Знаю я, что со мной Что-то может случиться…Смотрю на фотографию: я на ней совсем молоденькая, еще вся жизнь впереди. И вспоминаю, как долго и звонко мне аплодировали — любовь тогда была в цене.
В этом спектакле был у меня ввод в роль Чернобривцевой, и я с удовольствием ее играна. Господи, да я все тогда играла с удовольствием, с душевным трепетом и с искренним желанием самой себе доказать — я могу!
Кстати, когда сейчас говорят и пишут о фанатах футбола или хоккея, о доведших себя до исступления поклонниках какой-нибудь новомодной эстрадной звездочки, я вспоминаю то, что случилось со мной после одного из концертов на стадионе в Минске. Я села в автомобиль, и вот здоровенные парни подняли задние колеса машины, стали ее раскачивать: «Не отпустим!» Я увидела, как толпа разгоряченных, возбужденных людей источает злую силу, становится неуправляемой. В машине были еще Марк Бернес и Михаил Иванович Жаров. Они держались с достоинством, хотя, признаюсь, мы все пережили неприятные минуты. Я сидела на заднем сиденье и в стекло видела, словно в кинокадре, искаженные, внезапно отупевшие лица, открытые в крике рты… В конце концов нас отпустили, но с тех пор я никогда больше не выступаю на стадионах. Я поняла, что на таких «площадках» мои выступления вызывают не те чувства, которые хотелось бы. Не мои это зрители…
С годами у меня сложилась очень интересная концертная программа. Я ее составила из стихов и песен военных лет. Марк Бернес, перед тем как на своих концертах исполнять ка-кую-то свою любимую песню «из войны», обращался к залу со словами: «Прошу вас выслушать эту песню в тишине».
Я ни о чем не просила: просто читала и пела. И зал завороженно молчал…
Бывает так, что человеку надо «выплеснуть» себя, чтобы очиститься, стать цельнее, лучше. Многое в своей жизни я проверяла военными годами…