Встречи
Шрифт:
КУСТ
До войны на спицинском побережье Чудского озера стояла могучая сосновая роща. Во времена оккупации немцы, опасаясь партизан, вырубали лес вдоль дороги Псков — Гдов. Пострадала и спицинская роща. Деревья, что уцелели после войны, срубили сами же деревенские, надо было строиться, а возить лес издалека было не на чем да и некому, мужиков в деревне почти не осталось. Потом на дрова и пни
Сейчас уже и спицинские старожилы плохо помнят человека, решившего украсить побережье черной ольхой. Молва сохранила только его имя: Захаров. Говорят, что был он родственником (племянником) того самого Захарова, имя которого носит спицинский колхоз. Черная ольха, посаженная на побережье Захаровым, прижилась, разрослась вдоль ручьев, стекающих к озеру, украсила деревню живописными зелеными полосами и рощами. Под прикрытием зеленых полос подвижные песчаные дюны схватывала растительность, останавливала, задерживала наступление песка на деревню…
От воронинского дома до уреза Чудской воды метров двести-триста песчаных дюн. Ольха Захарова в стороне, место голое, если не считать одинокого ивового куста. Куст этот прижился на самом гребне вздыбленного песка, разросся, похорошел, украшает пейзаж воронинского задворья. Особенно красив он тихим теплым вечером, когда за разлапистые ветви его хватается последними лучами солнце, тонущее в водах Чудского. Не раз штормовые ветра озера пытались сорвать его со своего берега, отбросить, но куст мертвой хваткой вцепился в песок, держался уже лет десять, хотя корни его от постоянного напряжения оголились и потрескались, вылезли из песка едва ли не на метр.
И вот однажды писатель Воронин увидел, как по берегу озера катится трактор с поджатой экскаваторной лапой. Подкатив к красавцу кусту, трактор остановился, вытянул лапу с ковшом и, сердито заурчав, принялся копать. Взволнованный Сергей Алексеевич поспешил к месту непонятного действа. После первых его бессвязных восклицаний: «Как!», «Почему?!», «Зачем здесь?!» — тракторист буркнул:
— Песок нужен.
Теперь уже писатель вполне вразумительно принялся корить тракториста и объяснять, что копать где придется нехорошо и даже нельзя. На что тракторист, играя рычагами, отвечал:
— Своя земля, колхозная. Че хотим, то и делаем.
На этот аргумент писатель выдвинул целый ряд серьезных возражений, в том числе упомянул и закон об окружающей среде, и даже попытался запугать тракториста уголовной ответственностью. И конечно же, грозил карами, которые падут на его голову от колхозного руководства. Когда же и это не проняло тракториста, Сергей Алексеевич принялся по-дружески, а потом и слезно умолять тракториста переехать деревенскую улицу-дорогу и копать песок в карьере, где его всегда и копают. И даже намекать стал строптивому, что ежели когда у того возникнет желание, но не будет возможности, то он отнесется к его нужде с полным пониманием.
— Еще чего… Наша земля, своя. Че хотим, то и делаем.
Отчаявшись, Сергей Алексеевич поспешил к соседу своему Петру Бессонову. Взмолился:
— Выручай, Петя! Губят куст! Никак не вразумить тракториста.
— Сейчас мы его вразумим, — успокоил писателя Петя и принялся выбирать из груды жердей подходящую. — Айда!
Разговор Петра Бессонова писатель Воронин наблюдал я слушал со стороны.
— Ты что, паразит, тут делаешь? — спросил Петр, поднимая жердь. — Ты хочешь, чтобы песок мой огород засыпал?.. — И далее в речи Петра уловить можно было только три печатных слова: бог, мать и печенка. Но тракторист его понял. Поджал трактор железную лапу, по которой Петр для острастки хрястнул жердиной, и покатился за деревню, в карьер.
— Спасибо, Петя, — душевно поблагодарил Сергей Алексеевич соседа, — спас куст.
— Чего там, Сережа, — скромно отозвался Петька, и добавил раздумчиво: — Обещал, говоришь, ему, а он не понял? Странно…
РАМЫ
Решили Сергей Алексеевич с Марией Григорьевной и зимой в Спицино жить. Тишина, снежный покой, зимняя рыбалка на льду Чудского озера. Никаких тебе стрессов, никакой городской трясучки. Пиши, рыбаль, топи печку. Для житья в деревне зимой что прежде всего требуется? Конечно же вторые рамы для избы. А где взять рамы?
— Кольке Никифорову закажите, — подсказала соседка, — ежели когда протрезвеет, тогда сделает. Хорошим мастером был.
Вызнал Сергей Алексеевич Кольки Никифорова отчество (в деревне всяк друг дружку коротко кличут, но писатель — будь добр называй по имени-отчеству, иначе могут и обидеться), встретил как-то Никифорова на улице, говорит:
— Слышал я от деревенских, Николай Фомич, что вы знатный столяр. Зимние рамы хочу вам заказать. Возьметесь?
— Двадцать пять рублей.
— Хорошо, Николай Фомич, и, если можно, сделайте, пожалуйста, побыстрее.
— Деньги сразу.
— Хорошо, пойдемте. Заодно мерку с рам снимете.
Снял Николай Никифоров размеры с рам воронинской избы, двадцать пять рублей принял. Ушел.
Неделя проходит — нет рам. Две недели проходит — нет рам. Через месяц Мария Григорьевна не выдержала, отправилась к мастеру выяснять судьбу заказа.
— Не видишь, приболевший я, — нелюбезно встретил Никифоров Марию Григорьевну. — Выздоровею — сам принесу рамы.
Минуло лето, осень уже о зиме напоминает, отправился к Никифорову Сергей Алексеевич.
— Приболевши я, — объяснил мастер, — как полегчает, возьмусь…
На четвертый год очередная встреча заказчиков со столяром состоялась. При этой встрече и я присутствовал. Вышли мы втроем: Сергей Алексеевич, Мария Григорьевна и я из автобуса в Спицино. На остановке Никифоров стоит. Трезвешенький. Поздоровался с нами Николай первым.
— Как наши рамы, Николай Фомич? — Мария Григорьевна спрашивает. — Подвигается дело?
Передернулось спекшееся лицо у Никифорова, вроде как в улыбке. Отвечает хрипло: