Встречник, или поваренная книга для чтения
Шрифт:
Но он и цел, и невредим, живет себе в охотку.
— Давай немного поедим, — советует нететка.
— Молчи! Не накликай беды! — бекас ворчит сердито. — У нас еда не для еды, а для самозащиты.
А тут — гремит со всех сторон, ну просто нету спасу! Вокруг охотничий сезон, охота на бекаса.
— Вот так живешь… какая честь? К тому же век короткий… А если даже не поесть… — печалится нететка.
Ничто бекаса не спасет, ему не будет жизни. Грызет нететка и грызет. И наконец — догрызла.
Лежит он, лапки вверх задрав,
Герои нашего времени
Любит заяц детектив, чтоб кидало в дрожь, чтобы страх в него входил, как под сердце нож. Любит он читать о том, распаляя страх, как под каждым под кустом притаился враг.
И в такой-то час невзгод видит он себя, как по лесу он идет, кобурой скрипя.
Волк петляет впереди, путая следы. Ну, бандюга, погоди, мать твою туды!
И ныряет волк во тьму, в лоно тишины, прижимается к стволу вековой сосны, а другие два ствола на него в упор.
Волк басит:
— Твоя взяла, гражданин майор!
Пасть приходится закрыть и потупить взор.
— Разрешите погодить, гражданин майор?
А майор ему:
— Шалишь! Ну тебя совсем! Погодишь, как загудишь этак лет на семь!
Любит заяц детектив, чтоб под сердце нож. Там он смел и справедлив, там он всем хорош. Ну, а в жизни он другой, сам себе не люб. Выбивает дробь ногой, зубом бьет о зуб. Не вписать ему в актив выправку и стать…
Дайте зайцу детектив, чтоб героем стать!
Спасение утопающих
Любят слабых гордые сердца, оттого любовь и правит миром.
Пуще сына, брата и отца возлюбил младенцев грозный Ирод.
Он над ними и вздыхал, и млел, государством правил — им в угоду. Взрослым людям на его земле от младенцев не было проходу.
И однажды почта принесла всю в слезах и подписях бумагу: «Ирод, Ирод, отойди от зла, сотвори какое-нибудь благо!»
Грозный Ирод на расправу лих, и, не видя в мягкости резона, он для блага подданных своих объявил младенцев вне закона.
Побрели младенцы по земле, сирые, без крова и призора… За последних десять тысяч лет не было подобного позора.
И опять моленьям нет числа, за бумагой следует бумага: «Ирод, Ирод, отойди от зла, сотвори какое-нибудь благо!»
Ирод все же царь, а не злодей, хоть и срывы у него не редки. Перестал преследовать детей, приказал им выдать по конфетке. И — дабы в дальнейшем избежать толков и досужих разговоров, он младенцев приказал держать в специальном доме — под запором.
Но опять моленьям нет числа, от просящих не ступить и шагу: «Ирод, Ирод, отойди от зла! Сотвори какое-нибудь благо!»
Никуда не спрятаться от просьб, от петиций никуда
Вот тогда оно и началось, это избиение младенцев.
Тяжела ты, шапка, тяжела! Снова все клянут и укоряют:
«Ирод, Ирод, отойди от зла, ничего взамен не сотворяя!»
Династию Тан сменила династия Сун.
И это случилось в таком-то году и часу, в такой-то столице одной из таких-то стран.
Династия Сун сменила династию Тан.
И все ликовали, плясали, кричали ура и дружно кивали, что, дескать, давно бы пора, судили, рядили, обиды свои вороша, — к династии Тан у людей не лежала душа.
Династию Сун сменила династия Мин.
Четыреста лет пронеслись над страной, как один. Четыреста вепрей голодных в дремучем и темном лесу.
Династия Мин сменила династию Сун.
И сразу — как будто все из лесу вышли на свет. Подумать ведь только: не шутка — четыреста лет! Страна веселилась, на время забросив дела. Династия Сун, видно, здорово всех допекла.
Династию Мин сменила династия Цин.
На это имелось немало серьезных причин.
Как солнце из ночи, как клин, вышибающий клин, династия Цин сменила династию Мин.
Вот радости было в таком-то году и часу, в такой-то столице одной из таких-то стран! Династия Цин — это вам не династия Сун, она далеко не династия Мин или Тан!
Ох, как далеко от династии Цин до Мин! Как будто меж ними незримо пролег океан…
Так все говорили, вздыхая без всяких причин, тайком вспоминая династию первую — Тан.
Два дня, которых не хватает февралю, были отняты у него и добавлены к августу.
На исходе прошлой эры стало холодать. Ну такая атмосфера — хуже не видать. Просто жуткие примеры, верится с трудом. Накануне новой эры — и такой содом!
Цезарь тут же принял меры, подтянул войска. Не теплеет атмосфера — экая тоска! Все воюют — страны, веры, в мире нет тепла. В мире холодно и серо — скверные дела.
И не раз об этом Цезарь прямо говорил, говорил, что до зарезу миру нужен мир. Но все так же приходили сообщенья с мест, что, мол, нету мира в мире, есть один зарез.
Небывалые размеры страха и вражды. Не теплеет атмосфера, долго ль до беды? И народы, и державы пьют из чаши зла. Хоть земля горит пожаром — в мире нет тепла.
И тогда великий Цезарь климат изменил: он февраль слегка урезал, август удлинил. Сделал зиму он короче, лето растянул и, не думая о прочем, отбыл на войну.
Утопающий хватается за соломинку, и соломинка чувствует, как непрочен, как зыбок этот мир, и понимает, что она в нем — единственная соломинка, за которую можно еще ухватиться, она осознает, что, если бы не она, все к черту пошло бы ко дну, — да-да, пошло бы ко дну, — так думает она, идя ко дну вместе с утопающим.