Встретимся в раю
Шрифт:
На улицах Марию поразило обилие застав дорожников, поливальных машин, передвижных клумб, а потом она увидела натянутое над дорогой белое полотнище с синими буквами: «Москва приветствует Мазовецкого!» Мария не знала, кто такой Мазовецкий, но, судя по размаху встречи, он был желанным гостем. В отличие от Марии… Там, где Петроградский проспект сливался с Волоколамским шоссе, дорожники разгоняли машины, идущие к центру, по параллельным проездам. Пришлось пробираться по Петровско-Разумовским переулкам, по Верхней Масловке и улицам Ямского Поля. Наконец она повернула на Садовое кольцо, докатила до Самотеки
Самое страшное, додумала Мария мысль, не дававшую ей покоя всю дорогу, что Шемякин в общем-то сообщил ей мало нового. Каждый работник Тверской станции, от оператора до охранника, знал или догадывался, что вокруг АЭС не все чисто. Ветераны помнили выступления в печати начала девяностых годов, когда ненадолго всколыхнулась волна антиядерного движения. Что-то резкое писали в газетах и о Тверской станции. В нынешнем времени тоже хватало поводов задуматься. Для кого, например, была секретом строгая экономия воды, охлаждающей реакторы? Догадывался персонал, почему в озерах Удомли и Наволок нет рыбы, почему там никто не купается. Да что купаться — близко не подходят! Все слышали, что из Удомли уезжают, буквально бегут местные, бросая дома и участки.
Однако эти слухи и случайные сведения скользили по поверхности сознания, ибо все на станции жили и работали в замкнутых, хоть и достаточно комфортных мирках. У каждой службы даже общежития были свои, отдельные. И теннисные корты, и гаражи — у энергетиков свои, у дозиметристов свои…
Раньше, говорят, такого не было. Дружнее жили. Видно, кому-то понадобилось, чтобы люди меньше общались — ведь по одному или двум кускам смальты не представишь всей мозаики. А когда не знаешь, что тебя ждет, — и голова не болит.
Меньше всего работники станции общались с коренными жителями Удомли, да те и сами сторонились ядерщиков, словно прокаженных. Особенное отчуждение наступило после аварии в Курске. Удомляне пытались пикетировать станцию, и это вносило еще больше неразберихи во время дежурств.
И вот теперь в статье Шемякина все отрывочные сведения были суммированы, все слухи подтверждены цифрами, все догадки обращены в факты и проиллюстрированы графиками, освещены холодным светом анализа. Давно, еще студенткой, Мария как-то ездила со строительным отрядом на Алтай. Там, в горах, однажды увидела, как начинается камнепад. Сначала катится один камешек, потом другой… Они сдвигают валун, тот увлекает целую лавину щебня и праха, и вскоре весь склон гудит и курится. Все, что знала Мария, напоминало лишь камешки на осыпи. Шемякин стронул эту осыпь.
Она достала папку и вышла из машины. Одновременно с ней из такой же «хонды», только голубой и мятой, выбрался щуплый человек с резким острым лицом, в поношенной строительной куртке и полотняных рабочих брюках. Он держал под мышкой пластиковый пакет и опирался на тонкую бамбуковую палку. Что-то знакомое в лице этого человека заставило Марию обернуться. Он тоже вгляделся, помахал рукой и улыбнулся:
— Извините, мы, кажется, встречались у вашего дяди?
— Припоминаю, — неохотно сказала Мария. — Только забыла, как вас зовут.
— Константином! А фамилия — Зотов. Между прочим, вашего дядю сегодня видел. Бодр, здоров… нам по пути?
— Может быть, — сказала Мария. — Хочу немного прогуляться по Цветному. Подышать воздухом Москвы…
— Отравленным воздухом Москвы, — подхватил Зотов.
— Отравленным, но сладким. Могу вас немного проводить, если разрешите. К приятелю собрался.
Они вышли из-под эстакады и вскоре очутились под тополями бульвара. Чтобы отделаться от Зотова, Мария села на первую свободную скамейку и достала сигареты — она сегодня еще не курила. Зотов потоптался рядом и как-то неуверенно сказал:
— А мы с дядей вашим поругались… не на всю жизнь, но поругались. Если увидите сегодня, передайте, пожалуйста, что Зотов, мол, сожалеет.
И он похромал по красноватой гравийной дорожке, пока не затерялся в праздной толпе. Теперь Марии стало почему-то неприятно, что она так холодно обошлась с этим почти незнакомым человеком. Судя по всему, ему плохо…
— Девушка, не позволите присесть? — услышала Мария.
— О-о, мы курим… Что-нибудь вкусненькое? Не угостите?
Мария присмотрелась — на шпика не похож. Потертый московский ловелас — плоская рожа с нафабренными усами, косой пробор, стоячий воротничок с узким галстуком… Прямо с вывески парикмахерской.
— Пошел, козел! Даром не подаю, — сказала Мария нарочито противным голосом.
— Пардон… — квакнул ловелас и исчез.
А Мария докурила, прихватила покрепче папку и пошла в «Вестник», расположенный в здании концерна «Литературная газета». Мощная секретарша в мятом русском сарафане, с приплетенной к белобрысой голове золотистой косой, равнодушно сказала:
— Николай Павлович уехал. Будет не скоро.
— Ничего, — сказала Мария. — Я подожду.
И приказала себе забыть пока о маме.
Под окном возопили трубы, будто начался Судный день. Все, кто был в приемной, посмотрели вниз, на улицу. По Цветному, растянувшись цепью, шли молодые люди в белых хламидах. За плечами у них подрагивали растопыренные крылья из бумаги и перьев. Впереди колонны рычал оркестр.
— Кто это? — не сдержала удивления Мария.
— Стражи Христа, — вздохнула секретарша. — Делать им нечего… Идут Мазовецкого встречать.
— Скажите… А Мазовецкий — кто?
— А черт его знает, — зевнула секретарша. — Носятся с ним сегодня целый день… Кофейку не хотите?
— Хочу, — улыбнулась Мария.
Баррикада на Тверской
Городской штаб СГБ в Газетном переулке (бывшая улица Огарева) хорошо подготовился к встрече высокого гостя. На гигантский дисплей в оперативном зале была крупно выведена вся трасса следования председателя Европарламента из аэропорта Шереметьево. Часть Петроградского шоссе, потом Петроградский проспект, Тверская улица и Манежная площадь. Информация поступала ежесекундно, и на дисплее можно было проследить, как перемещаются патрульные машины СГБ, дорожников и недавно созданных дружин народного ополчения.