Вступление в будни
Шрифт:
– Так у тебя только среднее образование?
– Да, но я поднялся на ступеньку выше. Младший инженер… Но я уже сказал тебе: будь скромнее, уважаемый, иначе ты не сможешь произвести впечатление на свою бригаду, даже будь твой отец министром.
– Хорошо! – сказал Курт, который теперь выбрал роль скромного, но бодрого новенького. – Значит, когда мне понадобится совет, я смогу обратиться к тебе?
Сосед кивнул, а потом они официально познакомились, и рыжий сказал, что его зовут Гериберт Хюбнер.
– Но, – тут же добавил он: – лучше просто Герберт. Мои родители – ужасно милые люди, и я до сих пор не понимаю, почему они дали
– Боже, как играет с нами судьба, – сочувственно сказал Курт, и они улыбнулись друг другу и теперь были друг другу вполне симпатичны.
Тем не менее Курт подумал, что ему еще многое предстоит сделать, чтобы полностью завоевать расположение рыжего, и он начал говорить о своем отце, сидя в пижаме на кровати и куря вечернюю сигарету с восхитительным чувством независимости, потому что теперь ни одна безумно озабоченная мать не могла прийти и упрекнуть его в плохих привычках.
У него была ненасытная потребность выделяться среди других, и он не был разборчив в средствах. Там, где он не мог произвести впечатление высокого уровня жизни своей моторной лодкой и томатно-красным «Вартбургом», виллой на окраине, электрифицированным домашним баром и тому подобными атрибутами, он старался вспомнить прошлое своего отца, заслуги которого он беспечно приписывал себе.
– Ты пойми, что я не только хвастаюсь им, но и горжусь, – сказал он, и это было лишь наполовину притворством; иногда он действительно восхищался своим отцом. – Раньше он был рабочим на текстильной фабрике с не знаю какой зарплатой в час. В восемнадцать лет он вступил в КПГ и остался в ней даже после тридцати трех. При нацистах он несколько лет сидел в тюрьме, они пытали и избивали его, но он никого не сдал. В сорок третьем он стал солдатом, но не пробыл на фронте и двух дней, сбежал, не сделав ни единого выстрела. Ни единого, он просто убежал, и они стреляли ему вслед. Должно быть, он был отличным парнем в то время…
Курт на мгновение замолчал, сам удивленный и немного смущенный, когда представил себе этого человека, которого он только что назвал отличным парнем: как он сидит за столом (они виделись не чаще двух-трех раз в неделю), уже тучный и ссутулившийся из-за постоянных болей в спине, часто уставший и раздражительный, всегда торопился, всегда глотал какие-то таблетки… человека, который жил только своей работой и не интересовался домом и, возможно, даже не обращал на него внимания.
– А мы ведь даже не знаем друг друга, – сказал Курт, пораженный, как будто впервые это понял. Затем продолжил: – Там, в Советском Союзе, он был батальонным пропагандистом в лагере для военнопленных. А когда вернулся, начал учиться, в таком возрасте… Он получил диплом инженера и сейчас руководит огромной текстильной фабрикой.
– Вот черт, – сказал Гериберт, и это было его выражением безоговорочного признания. Однако его нелегко было подкупить, и он с некоторым скептицизмом посмотрел на холеного, красивого парнишку, который курил, небрежно скрестив ноги на кровати, и добавил: – Надеюсь, ты получишь собственные лавры, мальчик мой.
Курт затушил сигарету и ничего не сказал. Его разочаровало и разозлило, что его рассказ не произвел более благоприятного впечатления, и он вспомнил свою школу, где его, как сына члена окружного собрания, уважали учителя и ученики, обожали девочки; прославленный герой своего класса, о котором
Он даже был хорошим учеником, когда хотел, – и за несколько недель до получения аттестата он хотел этого. Он безропотно прошел письменный экзамен, устный экзамен он сдал с блеском и славой.
Позже, в темноте, он вдруг сказал:
– Слушай, а в этой дыре есть приличный бар или хотя бы кинотеатр?
– Конечно. А что? – пренебрежительным тоном спросил Гериберт, его огорчало, что этот зеленый юнец не поинтересовался комбинатом, он был в управлении на стройке и охотно ответил бы на тысячу вопросов, если бы они касались только работы.
– А что? Сегодня я познакомился с очаровательной девушкой.
– Понятно, – равнодушно отозвался Гериберт.
– Выглядит она немного инфантильно, как спящая красавица перед первым поцелуем, – сказал Курт нарочито небрежно, но на самом деле необычное лицо девушки не давало ему покоя. – У нее египетские глаза, если ты понимаешь, о чем я.
– Боже, избавь меня от этих бабских историй, – проворчал рыжий. – Мне они не нравятся, уважаемый, и мне неинтересны эти египетские глаза.
Курт рассмеялся про себя и подумал: «Скорее всего, ты им не нравишься, мой веснушчатый друг, или у тебя несчастная любовь. Теперь нашей милой лисичке виноград кажется кислым…»
– Бабские истории, – повторил Гериберт, все еще недовольный тем, что парень спросил о баре, а не о работе. – Вот кузнечик. Зачем ты вообще приехал сюда?
«Мне бы тоже хотелось это знать, – подумал Курт. – Да и зачем ты спрашиваешь? Хочешь услышать, что я в восторге от того, что могу провести год, работая на производстве, вместо того, чтобы сидеть в университете?» Но вслух он сказал осторожно и почти правдиво:
– Я думаю, что отчасти из-за любви к приключениям, из-за желания увидеть что-то кроме школьных парт и зубрил, испытать что-то более захватывающее, чем экзаменационные сочинения и классные вечеринки в нашей школе.
– Ты опоздал, мальчик мой, – сказал Гериберт. – Дни золотой лихорадки прошли раз и навсегда. – Но он сразу же опроверг это оптимистическое заявление: – Конечно, в дни зарплаты у нас бывает шумно, но если хочешь, то можешь удовлетворить свои потребности в приключениях в пабе или в общежитии у нас. Бывают драки, а иногда и облавы, когда парни вытаскивают девушек из кроватей. Тем не менее порядочных людей большинство.
– У тебя довольно простое понятие о приключениях, – отметил Курт, и в его голосе звучало снисходительное превосходство. – Я не имел в виду драки, да и девушек не хочу приводить в эту дыру.
– Я бы тогда разозлился, уважаемый.
– …я имею в виду работу, – продолжил Курт, теперь он снова почувствовал почву под ногами и говорил уверенно и с воодушевлением. – Ты работаешь руками и видишь, что у тебя получается, ты, как и тысяча людей рядом с тобой, преодолеваешь все трудности, о которых до сих пор только читал в газетах, и когда ты уходишь, ты можешь сказать: «Я помог построить этот цех, а для его крыши туда я таскал доски…» Ты ведь лучше знаешь, друг, как все начиналось в лесу, на голой пустоши, и не было ни дорог, ни домов, а сегодня, четыре года спустя, – четыре года, мой дорогой друг! – сегодня здесь стоит гигантский завод, и ты можешь наблюдать, как он развивается…