Вся моя жизнь

Фонда Джейн

После этой части упражнения все пели, хаотически перемещаясь по сцене, безвольно дергаясь, подскакивая и размахивая руками.

Всё это было весьма увлекательно, но тогда я не понимала, в чем смысл таких занятий. Я знала, что папа крайне отрицательно относился к актерским курсам вообще и к методу Ли Страсберга в частности. Он считал, что научить актерскому искусству нельзя, а метод Ли – вздор, потакание прихотям бездарей, которые считают себя многогранными, серьезными мастерами. Сидя в аудитории, я думала: может, он и прав. Всё это выглядело довольно смешно.

Второе (и последнее за неделю) занятие посвящалось сцене; двое учащихся разыгрывали эпизод на выбранную ими тему, а Ли высказывал свои замечания. Я смотрела на очень талантливых, как мне казалось,

актеров и актрис – на Лэйн Брэдбери, Элли Вуд, Лу Антонио и других, чьих имен я не помню. У многих были маленькие роли во второстепенных театрах и телевизионных шоу. Кто-то подрабатывал официантом, кто-то – как я, моделью. Поразительно, как Ли умел акцентировать внимание на любых деталях, которые требовали отработки. Иногда актерам было с ним легко, иногда он бывал груб и нетерпелив. Очевидно, кое-кто из его учеников посещал студию не один год, ему были известны все их сильные и слабые стороны, и, если они не прогрессировали в работе, он терялся. Меня больше всего страшила мысль о том, как Ли будет критиковать меня перед всей группой. Хуже того – иногда он предлагал учащимся прокомментировать выступление товарищей.

Прежде чем покинуть курсы, я должна была хотя бы попытаться освоить метод чувственной памяти; я выбрала себе тему – выпить стакан апельсинового сока. Тогда я еще жила с папой. Каждый вечер, если моя работа в фотостудии не затягивалась допоздна, я выжимала дома стакан апельсинового сока, усаживалась с ним в библиотеке и изо всех сил старалась сосредоточиться на нюансах чувственного восприятия.

Как-то раз папа, придя домой, застал меня за этим занятием и спросил:

– Джейн, что это ты делаешь?

– Тренирую чувственную память к уроку в студии, – ответила я и содрогнулась, так как понимала, что за этим последует.

Он посмотрел на меня с нескрываемым презрением, покачал головой и удалился, пробормотав себе под нос:

– Боже святый!

Но я упорно продолжала свое дело. Упорство – наш фамильный девиз.

Отзанимавшись на курсах полтора месяца, я наконец сказала Ли Страсбергу, что готова к первому испытанию. На следующей неделе он меня вызвал. Никогда еще я так сильно не волновалась, как в тот день, сидя на стуле посреди сцены. Мне казалось, что пришло гораздо больше народу, чем обычно, – очевидно, чтобы насладиться зрелищем моего провала. Однако я начала – обхватила пальцами воображаемый стакан холодного апельсинового сока, закрыла глаза и вскоре поняла, что осталась одна в мире чувств; нервные окончания в моих пальцах ощутили холод. Я открыла глаза, медленно подняла стакан, как бы взвешивая его в руке, поднесла стакан ко рту, и вкусовые рецепторы на языке активизировались в предвкушении кисло-сладкой влаги. Впервые я испытала чувство, знакомое только актерам, – я понимала, что стою на сцене перед зрителями и что-то изображаю, и вместе с тем в тот момент я была одна на целом свете.

Следующее мгновение стало самым важным в моей жизни до того дня.

Ли молча смотрел на меня. Потом тихо произнес: “Джейн, я повидал на этой сцене немало людей, но у тебя настоящий талант”.

Я чуть не рехнулась; вокруг замелькали бабочки, зал залило светом. Ли Страсберг сказал, что у меня талант. Он не мой отец и не работает на моего отца. Он наблюдает за актерами каждый день с утра до вечера. Он мог бы этого не говорить. Он точно не из “вежливых”.

Хотя тогда я не поняла, почему это так подействовало на меня, в тот миг жизнь моя резко повернула в другое русло. Когда я вышла на улицу, город показался мне совсем другим, словно теперь мне принадлежала какая-то его часть. Я легла спать с сильным сердцебиением, а наутро уже точно знала, зачем живу и чем хочу заниматься. Ничто не доставляет такого удовлетворения, как возможность заработать на жизнь любимым делом, – разве что еще способность к любви. Мне всего-то и надо было, чтобы меня похвалил профессионал, которого ничто не обязывало это сделать.

Я, по своему обыкновению, сразу взяла быка за рога. Стала посещать занятия не два раза в неделю, как это было принято, а четыре. Готовила не одну сценку

каждые несколько месяцев, а две. Не уверена, что я полностью постигла Метод, и, честно говоря, не понимала, как применить его на практике, в настоящем театре. Но курсы дали мне уверенность в себе, которой мне катастрофически не хватало. Кое-кто, я знаю, объяснял мой неожиданный успех тем, что я дочь Генри Фонды. В такие минуты надо было найти силы сказать себе: “Я упорно занимаюсь, чтобы выработать хоть какие-то навыки. Я не дилетантка. Я не принимаю это как должное”.

Папа, прежде чем вышел на бродвейскую сцену и начал получать главные роли в кино, много играл в летних передвижных театрах. Они стали его университетами, там он смог научиться актерскому мастерству. В конце пятидесятых, когда я приобщилась к этой профессии, конкуренция была гораздо более острая, многие актеры искали работу, и на меня, дочь Генри Фонды, поглядывали ревниво, мне труднее было скрыть от критиков свои неудачи и ошибки. Моей племяннице Бриджет Фонде и моему сыну Трою Гэрити приходится еще труднее. Нельзя научиться таланту, но можно освоить профессиональные приемы, которые помогают проявить актерский талант в условиях жесткой конкуренции. Напрасно папа думал, что курсы не нужны, – для меня, во всяком случае, они были полезны. Много лет спустя Трой учился в нью-йоркском отделении Американской академии театрального искусства, и он говорит, что это спасло его, так же как меня когда-то спас Ли Страсберг.

Меня с детских лет приучили не давать воли чувствам, у моего отца сильные эмоции вызывали отвращение, и я не привыкла к людям, которые открыто проявляли свои чувства, даже если рисковали показаться смешными. Поэтому занятия с Ли стали для меня откровением, бальзамом на душу. Салли Филд очень точно сформулировала роль актерской игры в жизни таких девушек, как мы, выросших в пятидесятые годы: “Думаю, это позволяло мне выразить все свои эмоции допустимыми средствами и избежать ответственности за это”. На сцене я могла проверить новые для себя состояния – печаль, злость, радость – без опаски показать их публике. Я чувствовала, что меня ценят не за приятную внешность “хорошей девочки”, а за всё, что во мне есть. Я была невероятно счастлива.

Ли привнес на свои курсы и в Актерскую студию, куда я ходила на прослушивание и поступила следующей осенью, еще один ключевой элемент – представление о театре как о великом искусстве. Актерская студия, которая выросла из нью-йоркского “Группового театра”, продолжала традиции коллективного творчества актеров, направленного на достижение высокого уровня реалистичности и правдивости.

Ли читал запоем, стены его большой, но скромно обставленной квартиры на улице Сентрал-Парк-Уэст были с потолка до пола заставлены книжными стеллажами. Мы с удовольствием приходили к нему в гости – пили на кухне чай из стаканов с подстаканниками и говорили о театре. Для меня кухонные посиделки с долгими спорами и возможностью высказать свое мнение были внове. Пригрели в этом очаге культуры и еще одну неприкаянную душу – Мэрилин Монро.

Я не сомневалась в том, что актерскому мастерству надо учиться по методу Ли, и чем очевиднее мне это становилось, тем лучше я понимала, почему папа отвергал его. Музыканты самовыражаются с помощью музыкальных инструментов. Художники уединяются на какое- то время, берут кисть и краски и выражают себя на холсте. У актеров, особенно театральных, которые творят не в одиночестве, а перед зрителем, вместо холста и музыкальных инструментов – их собственное бытие. Нет никакой гарантии, что твое бытие будет готово выразить себя во всей полноте в любой момент, по первому зову. Подобные ощущения испытывает только бейсболист, который готовится выполнить решающий удар по мячу в самом конце игры (я поняла это гораздо позже, когда вместе с Тедом Тёрнером болела за команду “Атланта Брейвз”). Всё зависит только от него, к нему приковано внимание всего мира – справится или нет? Кроме того, и для спортсменов, и для актеров жизненно важно еще одно условие – умение оставаться спокойным.