Вся правда о Муллинерах (сборник)
Шрифт:
— А скажите, — нерешительно спросил Вильям, — надежный ли он человек, можно ли положиться на вашего брата?
— Он имел самую лучшую утиную ферму в Иллинойсе, сэр.
— Тогда другое дело, — ответил Вильям. — Что хорошо для него, то не повредит и мне. Будьте так любезны спросить этих джентльменов, что им хочется выпить, и дайте мне «Спелую рожь».
Белая куртка повиновалась, и Вильям, выпив пинты две странного напитка на пробу, объявил, что «Спелая рожь» ему нравится, и заказал еще. Потом, опоражнивая пинту за пинтой, стал обходить посетителей, хлопая
— Я прошу вас всех, джентльмены, приехать погостить ко мне в Англию. Никогда в жизни я не встречал более приятных людей: вы все мне дороги и близки, как родные братья. Приезжайте же ко мне! Особенно мне хотелось бы видеть вас, — обратился он к верзиле в фуфайке.
— Спасибо, — ответил верзила.
— Что вы сказали? — вдруг насторожился Вильям.
— Я сказал: спасибо, — повторил верзила в фуфайке. Вильям снял пиджак и отстегнул манжеты.
— Джентльмены, призываю вас в свидетели, — спокойно сказал он, — я жестоко оскорблен этим джентльменом. Я вовсе не задира, но если ему нужен хороший урок, то он его получит. Я не потерплю таких насмешек от фуфайки.
Вильям Маллинер спрыгнул с прилавка, схватил верзилу за глотку и ударил его в правое ухо. Последовала общая свалка. Все старались ухватить Вильяма за шиворот и поймать его за брюки. Вдруг Вильям почувствовал ощущение полета и перемену спертого воздуха на свежий.
Он увидел, что сидит на мостовой перед кабачком. Из дверей просунулась чья-то рука и выбросила его шляпу. Вильям остался наедине с ночью и своими мыслями. Его лучшие друзья, там, в кабаке, предали его, выкинув на мостовую! Несколько минут Вильям сидел и горько плакал.
Потом поднялся и с осторожностью передвинул одну ногу; затем переместил вторую весьма неуверенно, затем опять первую и, качаясь, поплелся к своему отелю.
На углу он остановился. Справа тянулся ряд низких подоконников. Он припал к одному и передохнул.
Вильям стоял перед коричневым каменным домом, предназначенным, очевидно, для приема временных жильцов за недорогую плату. И в самом деле, немного сосредоточившись, Вильям разобрал вывеску:
«Театральные меблированные комнаты миссис О'Бриен. Чеки не принимаются. Все удобства!»
Но Вильям так и не понял смысла вывески. Глаза его стали слипаться. И, уткнувшись в подоконник, он крепко заснул.
Разбудил Вильяма яркий свет, бьющий в глаза. Он увидел сквозь освещенное окно столовую. Длинный стол был накрыт к ужину, газовые рожки освещали стеклянную посуду и металлические ножи и вилки. Вильям вдруг пришел в умиление. Горячая волна нежности и жалости к самому себе залила его сердце. Он стоял, положив голову на подоконник, и тихо плакал. Ах, у него никогда не будет собственного угла, такого уютного и простого! Если бы Миртль Бэнкс не отказала ему, он постарался бы устроить свой дом. Но она отказала ему, и никогда, никогда у него не будет своего угла. Эту негодяйку Миртль Бэнкс просто нужно бы хорошенько отлупить!
Эта мысль понравилась
Вильям уже готов был двинуться, как вдруг в столовую вошла горничная-негритянка и водрузила на стол огромную дымящуюся кастрюлю с супом. Потом вошла толстая рыжая женщина и села перед кастрюлей.
Вильям стал смотреть в окно. К чему ему торопиться? Ведь отель недалеко, и комната Миртль как раз напротив его комнаты. В любой момент он может явиться к ней и свести счеты. Теперь же ему некогда! Миртль подождет.
Дверь в столовую распахнулась, и в комнату вошла целая процессия карликов. Вильям вцепился в подоконник и широко раскрыл глаза.
Шествие открывал пожилой человек в клетчатом костюме с гвоздикой в петлице. Ростом он был всего в три фута шесть дюймов, но благодаря военной выправке и гордо закинутой голове он казался несколько выше. За ним выступил молодой человек в очках ростом в три фута четыре дюйма. А за ними гуськом шестеро других, все ниже и ниже ростом; процессию заключал толстяк в бумажном костюме и ночных туфлях ростом не более двух футов восьми дюймов.
Карлики заняли места вокруг стола и принялись за ужин. Толстяк в бумажном костюме снял туфли, распустил пояс и, постукав ножом и вилкой, облизнулся и принялся за еду.
Вильям Маллинер отшатнулся от окна в ужасе. А между тем дело было очень просто. В нескольких шагах от него висела афиша о труппе лилипутов Мерфи.
Вильям афиши не заметил и поплелся к отелю. Он увидел в зале Миртль Бэнкс, поглощенную беседой с Франклином, но теперь он уже раздумал сводить с ней счеты. Вильям поднялся в свою комнату, разделся и лег в постель. Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы выключить свет, и смотрел на ярко освещенный лепной потолок.
Разумеется, размышлял он, у матери были веские основания брать с него клятву. Может быть, она помнила какое-нибудь темное семейное предание, какую-нибудь трагедию в роду Маллинеров. Может быть, кто-нибудь из его предков допился до сумасшествия, и мать хотела предостеречь его, Вильяма, от такой же ужасной судьбы. С чего начинается сумасшествие? Говорят, с галлюцинаций. Неужели…
Вдруг Вильям присел на постели в холодном поту. Ему показалось, что часть лепного потолка вдруг отделилась и с грохотом шлепнулась на пол.
Вильям Маллинер тупо уставился в потолок. Он отлично сознавал, что это только галлюцинация, и не заметил, что над ним в потолке зияла дыра, футов шести в диаметре, а внизу на ковре лежала куча штукатурки.
Затем началась галлюцинация слуха. С улицы послышался грохот, в коридоре — гул от бегущих ног. Все кругом наполнилось лязгом, грохотом и воем. Вильям похолодел. Сомнений нет — он сходит с ума.
А что если… Может быть, тогда рассеется ужасная галлюцинация? Вильям осторожно слез с постели, ткнул пальцем в известку и с ужасом отдернул руку. У него галлюцинация не только зрения и слуха, но и осязания… О, зачем он нарушил клятву своей покойной матери!