Вся правда о Муллинерах (сборник)
Шрифт:
Всегда неприятно, джентльмены, представлять своего родственника в невыгодном свете, но правда — это правда, и она не должна утаиваться. А посему я вынужден признаться, что мой племянник Осберт, забыв, что он — Муллинер, в тот момент извивался в конвульсиях самого недостойного страха.
Разумеется, можно найти ему извинения. Обрушилось это на Осберта с абсолютной внезапностью, а даже самые мужественные сердца способны дрогнуть при внезапном столкновении с гибельной опасностью. К тому же образ жизни и воспитание никак не подготовили его к подобному кризису. Человек, которого фортуна
Он видел лишь один выход из щекотливого положения, в котором оказался. Потеря Мейбл Петерик-Сомс разобьет ему сердце, но альтернативой служила сломанная шея, и в этот черный час шея собрала подавляющее большинство голосов. Дрожа всем телом, мой племянник Осберт сел за бюро и начал сочинять прощальное письмо.
Он очень сожалеет, писал он, что не сможет увидеться с мисс Петерик-Сомс на следующий день, как они планировали, так как его, к несчастью, срочно вызвали в Австралию. Он добавил, что был счастлив познакомиться с ней и, если — что представляется наиболее вероятным — они больше никогда не увидятся, он будет следить за ее дальнейшей карьерой с неизменным интересом.
Поставив подпись «Искренне ваш О. Муллинер», Осберт написал адрес на конверте, прошел до почты и бросил его в ящик. Потом вернулся домой и лег спать.
Затрезвонивший возле кровати телефон разбудил Осберта на следующее утро в ранний час. Он не стал снимать трубку. Взгляд на часы сказал ему, что они как раз показывают половину девятого — время первой доставки писем в Лондоне. Представлялось вполне вероятным, что Мейбл, едва получив и прочитав письмо, намеревается обсудить с ним по проводам содержание этого письма. Он встал, принял ванну и уже мрачно доедал завтрак, когда дверь отворилась и Паркер, его камердинер, доложил о генерал-майоре сэре Мастермане Петерик-Сомсе.
По спинному хребту Осберта будто медленно-медленно проследовал ледяной палец. Он проклял рассеянность, которая помешала ему предупредить Паркера, что его нет дома. С трудом — из его ног словно изъяли кости — он поднялся, чтобы встретить вошедшего в комнату высокого, прямого, седого и весьма внушительного мужчину, и принудил себя изобразить радушного хозяина дома.
— Доброе утро, — сказал он. — Не хотите ли яйцо в мешочек?
— Я не хочу яйца в мешочек, — ответил сэр Мастерман. — Яйцо в мешочек, как бы не так! Яйцо в мешочек, вздор! Ха! Фа! Ба!
Он говорил столь отрывисто и резко, что сторонний наблюдатель, присутствуй он там, конечно, счел бы генерала активным членом общества или союза, ратующего за запрещение яиц в мешочек. Однако, владея всеми фактами, Осберт сумел правильно истолковать
— Мистер Муллинер, моя племянница Мейбл получила от вас весьма странное послание.
— А, так она его получила? — сказал Осберт, пытаясь сохранить непринужденность.
— Оно пришло нынче утром. Вы не потрудились наклеить марку. Пришлось заплатить тринадцать пенсов.
— Неужели? Я страшно сожалею. Я… конечно, я…
Генерал-майор сэр Мастерман Петерик-Сомс отмахнулся от его извинений:
— Мою племянницу удручила не потеря этой суммы, но содержание письма. У моей племянницы сложилось впечатление, что вчера вечером состоялась ее помолвка с вами, мистер Муллинер.
Осберт закашлялся:
— Ну… э… не совсем. Не вполне. Не то чтобы… То есть… Видите ли…
— Я вижу очень ясно. Вы играли сердцем моей племянницы, мистер Муллинер. А я давно и торжественно поклялся, что в том случае, если какой-либо мужчина посмеет играть сердцем какой-либо из моих племянниц, я… — Он прервал свою речь и, взяв из сахарницы кусок сахара, рассеянно уравновесил его на ломтике поджаренного хлеба. — Вы что-нибудь слышали о капитане Уолкиншо?
— Нет.
— Капитан Дж. Г. Уолкиншо? Брюнет с моноклем. Играл на саксофоне.
— Нет.
— О? Я думал, вы могли числить его среди своих знакомых. Он поиграл сердцем моей племянницы Хестер. Я отодрал его хлыстом на ступенях клуба «Трутни». А имя Бленкинсоп-Грифф вам что-нибудь говорит?
— Нет.
— Руперт Бленкинсоп-Грифф поиграл сердцем моей племянницы Гертруды. Он был из сомерсетширских Бленкинсоп-Гриффов. Белобрысые усики, разводил голубей. Я отодрал его хлыстом на ступенях клуба «Молодые любители птиц». Кстати, мистер Муллинер, в каком клубе вы состоите?
— «Объединенные коллекционеры нефрита», — пролепетал Осберт.
— Там есть ступени?
— К-к-кажется, есть.
— Отлично. Отлично. — Глаза генерала приняли мечтательное выражение. — Так вот: объявление о вашей помолвке с моей племянницей Мейбл появится в завтрашнем номере «Морнинг пост». Если будет помещено опровержение… Будьте здоровы, мистер Муллинер, будьте здоровы.
И, вернув на блюдо ломтик бекона, который он уравновесил на краешке чайной ложки, генерал-майор сэр Мастерман Петерик-Сомс покинул комнату.
Размышления, которым мой племянник Осберт предался накануне ночью, не годились и в подметки размышлениям, которым он предался теперь. Не менее часа просидел он, поддерживая голову ладонями, с хмурым отчаянием уставившись на остатки мармелада, украшавшие тарелку перед ним. Хотя, подобно всем Муллинерам, он отличался быстротой и ясностью мышления, Осберту пришлось признать, что он оказался в полном тупике. Ситуация настолько усложнилась, что в конце концов он отправился в библиотеку и попытался разобраться во всем на листе бумаги, обозначив себя иксом. Однако даже этот метод не подсказал решения, и он все еще мыслил, мыслил, мыслил, когда вошел Паркер и доложил, что второй завтрак подан.