Вся Правда

Кент Рина

Я пытаюсь забрать у него ложку, но он убирает ее подальше.

— Открой свой рот.

— Я не ребенок, Эш. Я могу есть сама.

— Ты потеряла свой выбор, когда вела себя как дитё. — он со вздохом качает головой. — И Ашер, черт возьми.

Мои глаза опускаются вниз. Он прав; я не имею права называть его так, давать ему какие-либо прозвища или позволять ему кормить меня.

Он не мой.

Он принадлежит Рейне.

Вот почему Старая Рейна всегда держала его на расстоянии вытянутой руки и отталкивала.

Теперь

я могу более ясно понять ее мыслительный процесс.

— Ты собираешься открыть рот, или мне сделать это за тебя?

Его глаза темнеют от злобы, и я сглатываю от карающего обещания в них.

Он определенно заставит меня, и не сомневаюсь, что мне не понравится реакция на это.

Я медленно приоткрываю губы. Ложка звякает о зубы, когда он осторожно засовывает ее внутрь. Мой пульс учащается в горле, и я едва жую, прежде чем проглотить макароны с сыром. У них насыщенный и крепкий вкус, но я едва сосредотачиваюсь на этом.

О, Боже. Это так интимно. Я не должна делать это с Ашером.

Я тянусь за ложкой, но он держит ее вне досягаемости и заставляет меня есть с его рук.

Что-то изменилось в выражении его лица, что-то любопытное и новое.

Или, может, мой мозг интерпретирует это таким образом после всего, что я узнала о прошлом и своей личности.

Глаза Ашера темнеют каждый раз, когда я обхватываю губами ложку, чтобы проглотить пасту. Его челюсть дергается, и он кормит меня медленнее, будто наслаждается моментом.

Воздух сгущается от напряжения, сцена принимает совершенно другое направление. Словно он трахает мой рот вместо того, чтобы кормить меня. Сначала это будет с его большим пальцем, а потом с его членом.

Мои щеки пылают при этой мысли. Это неправильно представлять — все это.

И все же мои бедра сжимаются. Кожа юбки становится слишком жесткой против моей разгоряченной кожи, а топ туго натягивается на мои твердеющие соски.

Нет.

Мне нужно вывести себя из этого транса.

— Ты собираешься сказать мне, почему мы здесь? — спрашиваю я, проглотив еще одну ложку еды.

— Макароны с сыром были твоим любимым блюдом, когда ты была моложе, — говорит он, как будто это идеальный ответ на мой вопрос.

— Разве не многим детям нравятся макароны?

— Не тебе. — он поднимает бровь. — Раньше ты чувствовала себя раздраженной из-за этого, пока я однажды не осмелился тебя покормить, а потом ты тайно влюбилась.

На секунду мне кажется, что мое сердце покинет меня и перестанет биться. Он говорит о Рейне против меня?

— Когда это было? Сколько мне было лет?

— Прямо перед твоим тринадцатым днем рождения. — ложка звякает о тарелку, когда он наполняет ее. — Почему ты спрашиваешь?

— Ничего.

Так что это была я, а не Рейна. Странное чувство облегчения переполняет меня. Это так внезапно и сильно, что я ненадолго закрываю глаза, пока это не

проходит.

Мое незнание макарон с сыром имеет смысл. Мама была Русской и никогда не готовила это блюдо. Я не была знакома с типичной американской жизнью, пока не стала жить с папой.

— Что ты делала в том коттедже, Рейна?

Его тон становится жестким, как в тот раз в больнице, когда он спросил меня, не убегаю ли я от него.

— Искала истину, — говорю я, опустив глаза.

Я не могу смотреть на него, не тогда, когда он думает, что я Рейна.

Ты самозванка.

Ты должна умереть.

Мрачное облако бродит вокруг моей головы, как нимб, пытаясь проглотить меня изнутри и высосать мою душу.

— Какую истину? — он запихивает мне в рот еще одну ложку. — И когда я говорю с тобой, смотри на меня.

Я качаю головой, желудок сжимается, когда я сглатываю.

— Я наелась. Могу я теперь вернуться?

— Ответь на вопрос и посмотри на меня, — невозмутимо произносит он.

Я остаюсь прикованном к месту, ничего не говоря.

— Не испытывай меня, блядь, или клянусь...

— Или что? — я вскидываю голову, полностью встречаясь с этим лесным взглядом, в котором больше глубины, чем должно быть позволено любому человеку. — Попытаешься убить меня, например, на крыше, в классе или в раздевалке? Я знаю, что это был ты. Я слышала, что ты сказал Арианне в годовщину ее смерти. Знаю, ты заставишь меня заплатить за то, что я, черт возьми, сделала. Так что перестань притворяться, что я тебе небезразлична, буду ли я есть или умру с голоду, запрусь ли я в своей комнате и умру, или исчезну в лесу и никогда не вернусь. Просто перестань, блядь, притворяться!

Потому что это морочит мне голову больше, чем все остальное, что он сделал, и я не в том положении, чтобы мне морочили голову.

Я ожидала, что Ашер удивится после моей внезапной вспышки гнева, но он ничего не показывает. Выражение его лица остается совершенно пустым, когда он опускает ложку в тарелку на подносе, между нами.

Потом он смеется. Смех длинный и без чувства юмора, и у меня по спине пробегает что-то похожее на необузданный страх.

Это Ашер без купюр.

Это Ашер, ни капли не сдерживающийся.

— Притворяюсь. — его смех наконец стихает, сменяясь замкнутым выражением лица. — Чертово притворство.

— Ну, разве нет? — я складываю руки на груди, мои ногти впиваются в кожу. — Ты только притворялся, чтобы приблизиться ко мне и облапошить. Заставил меня поверить, что ты мой спаситель, когда все это время был злодеем.

— Опусти руки, — рычит он.

— Что?

— Не изображай из себя высокомерную и могущественную Королеву. Я не такой, как все, так что не смей возводить со мной свои стены и опускать свои чертовы руки, когда разговариваешь со мной.