Вся синева неба
Шрифт:
Он стоит неподвижно перед картиной, не слыша ни свиста ветра, ни стука зубов Жоанны. Он старается запомнить черты маленького Тома. У него такие же карие глаза, как у Жоанны, волосы цвета песка, изгиб бровей… Он должен суметь узнать его, когда увидит, когда встретится с ним там, где будет и он. Они оба должны узнать друг друга.
Жоанну трясет. Она горит, а между тем ей так холодно. Газовый обогреватель стоит у ее ног, как грелка, но она все равно чувствует ледяную волну во всем теле. Она дышит прерывисто, сердце трепещет. Ее мысли далеко, они унеслись в Сен-Сюльяк, на шесть
Она хорошо справлялась со всеми мелкими работами в школе, даже красила стены с удивительной легкостью. Мариза, учительница, хорошо знавшая ее отца, диву давалась, видя, как ловко она карабкается на стремянку и таскает тяжелые ведра.
— Как вам удается, мадемуазель Жоанна? Вы сами не тяжелее соломинки.
Иногда она даже добавляла:
— Все-таки это работа не для женщины.
Жоанна остерегалась сказать ей, что отец научил ее красить, когда ей едва исполнилось восемь лет. Она сама перекрасила все стены своей комнаты на свой вкус. Он позволил ей сделать желтые, оранжевые и красные завихрения, покрасить даже потолок и нарисовать повсюду жуткие цветочки. Она так гордилась собой и этой красивой комнатой, которую сделала своими руками… Она до сих пор помнит то чувство полного удовлетворения, как будто это было вчера.
Леон появился в школе однажды 1 сентября. Ему было тогда двадцать четыре года. Это было его первое место учителя, он только что закончил учебу. Он родился в Сен-Сюльяке, но после выпускных экзаменов уехал учиться в Нант.
— Вы тоже здесь учились? — спросил он однажды Жоанну, когда она закрывала тяжелые школьные ворота.
— Да.
— Я тоже. Мы с вами, должно быть, ровесники… Мне двадцать четыре года.
— Мне двадцать три.
— Значит, мы наверняка пересекались тогда на школьном дворе.
Они разговаривали впервые. До сих пор, встречаясь, они только вежливо здоровались.
— Меня зовут Леон. Леон Андре. Мои родители — Андре, которые держат табачную лавку. Вы, может быть, их знаете.
Она с трудом сдержала мину отвращения, которое внушали ей Андре. Они чрезвычайно высоко задирали нос и никогда не относились уважительно к отцу Жоанны. Она много раз слышала их шепот: «Вот старый холостяк», когда они с отцом приходили покупать марки. А она была «маленьким пащенком». Андре любили разносить сплетни, они ими кормились. Жоанна была уверена, что они первыми пустили слух о ее рождении, возбужденно нашептывая всем, что она родилась от шлюхи и деревенского дурачка.
— А вы? Кто вы? Ваши родители — из деревни?
Она выдержала взгляд Леона с гордостью и даже с вызовом.
— Я дочь сторожа.
Она увидела в его глазах только детское удивление, никакой недоброжелательности.
— А, это вы.
— Да, это я.
Теперь она вспомнила, что Андре только и говорили о своем таком способном сыне, уехавшем учиться в большой город, чтобы стать учителем.
— Вы заступили на его место?
— Да.
— И живете с ним там?
Он показывал на каменный домик в глубине двора, окруженный сиренью и анютиными глазками.
— Да.
— Выглядит очаровательно.
Она кивнула.
— У папы умелые руки.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, не зная, что еще сказать. Жоанна покачивала на пальцах тяжелые ключи от ворот, Леон подкидывал камешек носком начищенного ботинка.
— Что ж, ладно… До завтра, — сказал наконец Леон.
Они расстались с робкой улыбкой, сами не зная, что думать друг о друге.
Жоанна чувствует, что кто-то есть рядом. Кто-то снимает со лба полотенце. Гладит ее по волосам.
— Все хорошо?
Она кивает. Она уже унеслась далеко.
Она у ворот со своими тяжелыми ключами, и Леон переминается с ноги на ногу.
— Ну что, выходные…
— Да, — говорит она.
— Что вы делаете в воскресенье?
Ни он, ни она еще не предложили перейти на «ты».
— Папа хочет сходить со мной к часовне Гренфолле.
— А, — вырывается у Леона, как будто ему досадно.
— А вы?
— Я думал, что мог бы вас пригласить на пикник на пляже. Но вы заняты.
Она пожимает плечами и пару минут раздумывает.
— Хотите пойти с нами в часовню Гренфолле?
— С вашим отцом?
Он удивлен.
— Да. Не думаю, что ему будет неприятно.
Леон снова переминается с ноги на ногу.
— Вы уверены?
Она кивает.
— Ладно… тогда… Хорошо.
Искренность его улыбки ее трогает. Она проверяла его. Но он явно не такой, как его родители. Он будет рад познакомиться с ее отцом в воскресенье.
Часовня уже видна в нескольких метрах впереди. Отец Жоанны возглавляет шествие. У него странная походка — кажется, будто он не знает, куда идет, отдавшись на волю случая. Жоанна и Леон идут позади. Они вышли из бухты Сен-Сюльяк и пошли дорогой, которая ведет через пляж. На его скалах можно увидеть окаменевшие потеки лавы. Отец Жоанны остановился, чтобы показать им это. Леон никогда не обращал на них внимания. Потом они поднялись по тропе, которая ведет на самый верх утеса, возвышающегося над Сен-Сюльяком. Там, наверху, и кроется часовня.
Они останавливаются перед каменным монументом. Вид великолепен. Часовня из старых гранитных и кварцевых глыб окружает белоснежную Богородицу. Ползучие растения оплетают старые камни вокруг цоколя. За часовней открываются море и бухта Сен-Сюльяк, притулившаяся в лощине деревушка.
— Сюда надо приходить вечером, — говорит отец Жоанны, положив руку на камни.
Леон таращит удивленные глаза.
— Вот как? Почему?
— Потому что, когда солнце стоит низко, деревня окрашивается в теплые цвета.