Вся власть советам!
Шрифт:
Скоропадский покраснел, хотел было мне возразить, но промолчал. А я продолжил:
— И мне было очень больно и обидно, что мой сослуживец и однополчанин, с которым я бок о бок воевал на Юго-западном фронте, подался под начало каких-то ряженых «самостийников». А ведь вы, Павел Петрович, потомок Ивана Скоропадского, которому царь Петр Алексеевич вручил гетманскую булаву после измены иуды Мазепы. Вы же сейчас этим новым мазепам служите…
— Ваше превосходительство, я бы попросил выбирать выражения! — взвился Скоропадский. — Я всегда был верен трону и государю. А где они все теперь?
— Трона нет, но есть Россия, — возразил я, — а государь
— Как, государь жив, он не в тюрьме, как писали наши киевские газеты?! — воскликнул Скоропадский.
— Никогда не читайте на ночь киевских газет, — назидательно ответил я, — впрочем, и при дневном свете в них вранья не меньше. Это вредно для пищеварения. И не только для него. Так вот, государь жив и здоров. И все его семейство тоже в полном порядке. Они сейчас живут на положении частных лиц в Гатчинском дворце, который предоставлен их семье правительством Сталина. Конечно, это не то, что было ранее, но Гатчина — это отнюдь не захудалая деревня. Вот, Павел Петрович, гляньте…
И я показал Скоропадскому еще одно фото. На нем государь с супругой, наследником и всеми четырьмя дочерьми стоял у Гатчинского дворца вместе со Сталиным и Ниной Викторовной Антоновой. Погода была хорошая, какая нечасто бывает осенью в Петрограде, все они улыбались, и по лицам было видно, что у всех присутствующих хорошее настроение.
Генерал долго рассматривал это фото, а потом перевернул его и вздрогнул. На обороте рукой Николая Александровича было написано: «Моему бывшему генерал-адъютанту на долгую память от бывшего императора в день обретения долгожданного мира». Рядом подпись «Николай» и число — седьмое ноября (25 октября) 1917 года.
— Антон Иванович, — потрясенный Скоропадский поднял на меня округлившиеся глаза, — теперь я поверил тому, что вы мне рассказали. Я узнал руку государя. Только выглядит он немного странно — без бороды и в очках. Впрочем, — пожал генерал плечами, — новое время — новые моды.
— Итак, Павел Петрович, — сказал я, — есть предложение, от которого я бы не советовал вам отказываться. От имени нынешних властей российских хочу предложить вам службу на благо нашей общей Родины — России. Если уж и бывший наш государь принял в правительстве господина Сталина пост товарища министра народного просвещения…
Скоропадский хотел мне что-то возразить, но после этих слов поперхнулся и долго кашлял, весь побагровев от напряжения. Я налил в стакан воды из графина и протянул несостоявшемуся гетману. Тот, выпив его жадными глотками, поблагодарил меня, после чего мы продолжили наш трудный разговор.
— Хочу напомнить вам, Павел Петрович, слова вашего родственника, депутата Государственной Думы Георгия Васильевича Скоропадского. Помните, он сказал следующее: «В русском государстве, колыбелью которого был наш Киев, мы такой же державный
— Я получил на днях телеграмму от Петлюры, в которой он потребовал распустить по домам формируемый мною корпус, — задумчиво ответил Скоропадский, отвернувшись к окну, через которое он мог любоваться на пятнистый «гробик» бронетранспортера. Наступила тишина.
— Тогда я принял ее к сведению, — сказал он после некоторой паузы, — но с выполнением это странного приказа спешить не стал. Сейчас же, в свете всего того, что вы мне сообщили, я думаю, что действительно надо срочно наводить в стране порядок и разогнать к чертовой матери всю эту «незалежную» свору… — и Скоропадский длинно и замысловато, как умеют только в гвардии, выругался.
Я тактично промолчал, словно ничего и не случилось. Потом, поглядев на генерала, сказал ему:
— Павел Петрович, давайте проедем в расположение ваших войск. Там вы как можно скорее дадите все необходимые распоряжения, а то у нашего Вячеслава Николаевича Бережного, как и у Суворова, «первый выстрел — неволя, а штурм — смерть»…
Подумав, я добавил:
— Все те офицеры и нижние чины, кто и дальше пожелает служить России, могут последовать нашему с вами, Павел Николаевич, примеру. А остальные, сдав оружие, пусть мирно расходятся по домам.
30 (17) ноября 1917 года, полдень.
Аэродром под Винницей. Расположение эскадры воздушных кораблей
Полковник Бережной Вячеслав Николаевич.
До места расположения эскадры мы добрались довольно быстро, несмотря на то что прохваченная ночным морозцем земля к полудню оттаяла и местный проселок превратился в сплошную жидкую грязь. Нашему полноприводному «Тигру» все это было хоть бы хны, а вот трофейный «Руссо-Балт», который мы конфисковали у мадам Бош, запросто мог увязнуть по самое брюхо. Сопровождавшим нас в конном строю бойцам прапорщика Рокоссовского было значительно легче — лошади рысили по травянистому дерну обочины дороги. При этом главной заботой для всадников было не попасть под грязь, вылетавшую из-под колес «Тигра».
Прибежавший на поднятый часовым шум дежурный офицер эскадры штабс-капитан Алехнович сначала с подозрением покосился на орлов Рокоссовского и лишь потом стал разглядывать наше средство передвижения.
Прочитав мой мандат за подписью Фрунзе, Алехнович пожал плечами и, козырнув, сказал, что он сейчас вызовет командира эскадры подполковника Панкратьева Алексея Васильевича.
Отправив за командиром посыльного, штабс-капитан, одетый, словно комиссар, в черную, отчаянно скрипящую кожанку, посчитал на этом свои служебные обязанности выполненными и с неподдельным интересом стал рассматривать наш «Тигр». Я вспомнил, что Глеб Васильевич Алехнович был пионером авиации, испытывал первые самолеты «Илья Муромец» вместе с Сикорским и в современной для него технике разбирался неплохо. Но наш «Тигр», отнюдь не похожий на бензиновые тарахтелки начала XX века, кажется, удивил штабс-капитана.