Вся жизнь - один чудесный миг
Шрифт:
Б. М. МАРКЕВИЧ
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
А. С. ПУШКИН
Гр. М. С. Воронцов — П. Д. Киселеву. 6 марта 1824 г.
С Пушкиным я говорю не более четырех слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем, я отправлю его отсюда, и что тогда
Через несколько дней по приезде моем в Одессу, встревоженный Пушкин вбежал ко мне сказать, что ему готовится величайшее неудовольствие. В это время несколько самых низших чиновников из канцелярии генерал-губернаторской, равно как из присутственных мест, отряжено было для возможного еще истребления ползающей по степи саранчи; в число их попал и Пушкин. Ничего не могло быть для него унизительнее…
Ф. Ф. ВИГЕЛЬ
Состоящему в штате моем. коллегии иностранных дел, коллежскому секретарю Пушкину
Поручаю вам отправиться в уезды Херсонский, Елизаветградский и Александрийский; по прибытии в город Херсон, Елизаветград и Александрию, явиться в тамошние общие уездные присутствия и потребовать от них сведения: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась, и обозреть, с каким успехом действуют употребленные к истреблению оной средства, и достаточны ли распоряжения, учиненные для этого уездными присутствиями, О всем, что по сому вами найдено будет, рекомендую донести мне.
Граф М. С. ВОРОНЦОВ, от 22 мая 1824 года
РАПОРТ, ПОДАННЫЙ ПУШКИНЫМ ВОРОНЦОВУ ПО ВОЗВРАЩЕНИИ ИЗ КОМАНДИРОВКИ:
Саранча летела, летела
И села,
Сидела, сидела — все съела
И вновь улетела.
Л. С. Пушкин — А. И. Тургеневу. 14 июля 1824 г.
Не странно ли, что я поладил с Инзовым, а не мог ужиться с Воронцовым; дело в том, что он начал вдруг обходиться со мною с непристойным неуважением, я мог дождаться больших неприятностей и своей просьбой предупредил его желания. Воронцов — вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе кое-что другое.
А. С. Пушкин — А. И. Казначееву, правителю канцелярии графа Воронцова. 25 мая 1824 г.
Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, не знаю, в праве ли отозваться на предписание его сиятельства… приемлю смелость объясниться откровенно насчет моего положения.
Семь лет я службою не занимался, не написал ни одной бумаги, не был в сношении ни с одним начальником. Эти семь лет, как известно, вовсе для меня потеряны. Жалобы с моей стороны были бы не у места. Стихотворство мое ремесло, доставляющее мне пропитание и домашнюю независимость. Думаю, что граф Воронцов не захочет лишить меня ни того ни другого. Мне скажут, что я, получая семьсот рублей, обязан служить… принимаю эти семьсот рублей не так, как жалование чиновника, но как паек ссылочного
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии…
А. С. ПУШКИН, Евгений Онегин
Гр. К. В. Нессельроде — М. С. Воронцову. 11 июня 1824 г.
Я подавал на рассмотрение императора письма, которые ваше сиятельство прислали мне, по поводу коллежского секретаря Пушкина. Его величество вполне согласился с вашим предложением об удалении его из Одессы, после рассмотрения тех основательных доводов, на которых вы основываете ваши предложения, и подкрепленных в это время другими сведениями, полученными его величеством об этом молодом человеке. Все доказывает, к несчастию, что он слишком проникся вредными началами, так пагубно выразившимися при первом вступлении его на общественное поприще. Вы убедитесь из приложенного при сем письма.
Из письма А. С. Пушкина (полагают, что оно было адресовано П. А. Вяземскому)
…Беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей[5], которого я еще встретил. Он исписал листов тысячу, чтобы доказать, что не может существовать разумного существа, творца и распорядителя, — мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более всего правдоподобная.
Продолжение письма графа К- В. Нессельроде
Его величество поручил мне переслать его[6] вам; об нем узнала московская полиция, потому что оно ходило из рук в руки и получило всеобщую известность. Вследствие этого его величество, в видах законного наказания, приказал мне исключить его из списка чиновников министерства иностранных дел за дурное поведение; впрочем, его величество не соглашается оставить его совершенно без надзора, на том основании, что, пользуясь своим независимым положением, он будет, без сомнения, все более и более распространять те вредные идеи, которых он держится, и вынудит начальство употребить против него самые строгие меры. Чтобы отдалить, по возможности, такие последствия, император думает, что в этом случае нельзя ограничиться только его отставкою, но находит необходимым удалить его в имение родителей, в Псковскую губернию, под надзор местного начальства. Ваше сиятельство не замедлит сообщить Пушкину это решение, которое он должен выполнить в точности, и отправить его без отлагательства в Псков, снабдив прогонными деньгами.
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Как друга ропот заунывный,
Как зов его в прощальный час,
Твой грустный шум, твой шум призывный
Услышал и в последний раз.
Моей души предел желанный!
Как часто по брегам твоим