Вся жизнь перед глазами
Шрифт:
Эмма бросилась в объятия отца, который поверх ее плеча смотрел на жену.
Диана не могла с уверенностью сказать, что выражал этот взгляд.
Неужели он в чем-то ее обвинял?
Неужели думал, что Диана и в самом деле, как вначале решила Эмма, написала этот кошмар и положила листок в рюкзачок дочери? Но зачем?
С какой стати, прости господи, она стала бы делать подобные вещи?
— Конечно, — уверила она дочь. Диана держала сложенный вчетверо листок как разрешение, пропуск или справку от врача. Как индульгенцию.
И
— Конечно, я скажу ей, что это чудовищная ошибка. Что ты никогда не написала бы такое сочинение.
Оставив Эмму в школе, Диана поехала домой. Остановилась рядом с гаражом. Велосипеда мужа на обычном месте не оказалось, хотя он в этот день он не преподавал. Она решила, что он отправился в свой офис или в библиотеку. Может, уже пишет план осенней лекции в честь М. Фуллера.
Диана открыла незапертый черный ход и, скинув по дороге туфли, вошла на кухню.
В доме было тихо.
Грязная посуда после завтрака стояла нетронутой.
Снаружи, в небе, сквозь багровые тучи пробивалось тусклое солнце. На кухню через москитную сетку просачивался синеватый свет. Диана включила радиоприемник, стоящий на холодильнике, и принялась за уборку.
Доктор Лаура беседовала с мужчиной, судя по голосу, очень молодым.
«Это несправедливо, я не согласен», — говорил он.
«А что же, на ваш взгляд, справедливо?» — спросила ведущая. Он не ответил.
«Она сказала, что принимает противозачаточные таблетки», — ответил он наконец.
«Хорошо, а вы когда-нибудь спрашивали, что она сделает, если таблетки не сработают?» — спросила доктор Лаура.
«Нет».
«А надо было».
«Я слишком молод, чтобы иметь ребенка».
«Вполне возможно. Но он уже есть, и вам пора взрослеть».
В эфире послышались звуки, похожие на плач.
Диана с кухонным полотенцем в руках остановилась и прислушалась.
Плач становился все громче, потом перешел в визгливый крик, какой может издавать новорожденный младенец или получившее удар животное. Диана уронила полотенце и быстро отошла подальше от приемника, на ходу набирая номер радиостанции. Ей вслед несся сквозь помехи этот непонятный вой. Но к нему примешивалось что-то еще…
Смех?
Низкий мужской смех?
Потом он сменился треском электрических разрядов и тишиной.
Здесь было тихо.
Церковь стояла пустой, да и на дороге не было ни души. Только на деревьях верещали, разрывая кладбищенскую тишину, дрозды, впрочем выглядевшие вполне дружелюбно.
Почти все надгробия были старыми, источенными ветрами, с почти стершимися именами.
Под ногами шелестела пышная чуть желтоватая трава.
Чем дальше от входа, тем меньше становились плиты. Девочкам приходилось наклоняться, чтобы прочитать надписи, выбитые под склоненной фигуркой ангела с
«Закрой глаза и больше не плачь. Маленький Джон ушел раньше».
Рядом с ангелом на могиле маленького Джона стоял каменный ягненок, охраняющий могилу его брата.
«Возлюбленный сын Сары и Во».
Оба мальчика родились с интервалом в год, но умерли в один день, 29 апреля 1888 года.
Девочки молча бродили и читали имена и даты на могилах.
— Это же дети! — наконец произнесла одна.
— Господи! — воскликнула вторая.
Наконец вся посуда была убрана, и Диана пошла наверх.
Стремительно проплывающие облака затмили яркое желтое солнце, и в спальне было темно. Она включила верхний свет.
От изумления у нее сам собой приоткрылся рот. Минула секунда, может, две или три, и вдруг она поняла, что это, судорожно вдохнула воздух и прижала руку ко рту. Непроизвольно отпрянула, и с кровати спрыгнул Тимми. Черной молнией промчался мимо нее и кинулся вниз.
Тимми.
Она видела его не больше мгновения, но была уверена, что это ее любимый Тимми.
Не тот, каким он был в последние годы, а молодой, в расцвете лет — черный, гладкий, с лоснящейся шерстью.
Какое-то время Диана стояла, не в силах пошевельнуться, словно ее ударили под ложечку, прямо в живот, и шок от удара парализовал все тело. В позвоночнике затаилась противная дрожь…
Внезапно вернулась головная боль: Диана обхватила руками голову, крепко зажмурилась, а когда снова открыла глаза, увидела всего лишь свою аккуратно прибранную супружескую спальню.
Обои в розах.
Белые занавески.
Она присела на сундук с приданым, подаренный матерью по случаю помолвки с Полом — та складывала в него простыни и кухонные полотенца к замужеству дочери.
Это было капитальное сооружение из дерева, и теперь Диана в нем хранила свитера. Свитера и ночные рубашки…
Конечно, она обозналась, поняла Диана. В дом пробралась чужая кошка, может соседская. Наверное, Пол, выезжая утром из гаража, забыл запереть дверь.
Она засмеялась, сильнее и громче, чем хотелось. Смеялась, пока из глаз на розовую майку не брызнули слезы.
Тимми похоронили во дворе.
Кот умер и давно обратился в прах.
И даже прах его рассеялся и исчез.
Словно удар молнии, вспыхнуло воспоминание, как после укола ветеринара она держала его на руках, а он медленно угасал. Тимми умирал, не оставляя ни малейшей надежды на то, что смерть может быть похожа на избавление или сон. Он уходил навсегда, и вместе с ним в небытие проваливалось все — тело, душа, целый мир…
Она подавилась собственным смехом вперемешку со слезами и прижала пальцы к вискам, где уже прочно обосновалась боль. Всю правую сторону головы стянуло ледяным обручем безжалостной мигрени.