Всячина
Шрифт:
Но говорить о таком, да еще в людном месте... Ну, не культурно это. Не правильно. Тем более сегодня.
И вот пауза длится, длится... Народ переглядывается, но осторожно так. Так-то глаза у всех, вроде, вниз, в бокалы, в стаканы, в блюда. Неудобный момент получился. Позорный даже в чем-то.
Тут Фредди, не глядя на Джона, а как будто продолжая разговор, но громко и отчетливо - для всех и каждого говорит:
– А моего прапрадеда, между прочим, русские убили.
Тут Джон как-то ожил сразу, порозовел даже, а то совсем был, как замороженный. И закричал
– Эй, Фриц, а что твой прапра- или сколько там "пра" делал тогда у нас под Москвой? Я бы сам такого - нафиг. Ишь, приперлись к нам в гости со всей своей техникой...
Фредди придержали за рукав, когда он вставать начал. Мол, рано еще, не надо, все, может, обойдется.
Могло бы и обойтись, но тут уже народ стал заводиться.
– А про моего предка что скажешь?
– это Пол, он тоже крепко выпил, вот слова и не держатся.
– А твоего лягушатника разве не у нас под Москвой уконтрапупило?
– удивляется Джон.
– Чего он туда поперся?
И вот это "уконтрапупило" как раз показывает, как уровень его агрессии и уровень алкоголя в крови, так и всю его самую настоящую "русскость" и вообще "ненашесть". Тут уже общий ор начался.
А он, главное, каждому находит, что ответить. Каждому! Да по больному, по памяти его, по крови... Обидно, и пальцы сами собой в крепкие кулаки сжимаются.
Вот я кулаки эти выложил на стол, смотрю на них внимательно - ну, не могу я на этого дурака смотреть, в глаза его пьяные - и спрашиваю тихо. Тихо, потому что я с ним за одним столом сидел. Мы же с ним, типа, дружили. Во всяком случае, до этого вечера. Вот я и говорю:
– Джонни, малыш, а ведь ты не толерантен. Нет, нисколько не толерантен.
И так как-то получилось, что сказал я это в паузе, когда все замолчали. Поэтому, хоть и не кричал я, но все сразу услышали. Джон так даже побледнел и тоже кулаки на стол выложил. А кулаки у него - ого-го. С детскую головку. Даже на вид тяжелые и твердые. И быть бы тут битве и крови, но подошел бармен. Он сам-то швед по крови, по родне своей, Иохансон. Как по имени - никто и не знает, наверное. А по фамилии - легко. Она у него на бедже написана. Здоровый и угрюмый мужик. Выше любого на пол головы. А руки такие, что три кружки по литру - спокойно. Даже не шелохнется ничего.
Вот он подошел, посмотрел внимательно на мои кулаки, на его кулаки. А потом выставил табличку на стол. Наверное, только что написал жирным ярким маркером:
"Кроме русских".
И пальцем Джону показывает: мол, встал и вышел.
Джон сразу про толерантность стал ему напоминать. А бармен-то подкованный оказался:
– Ты - гей?
– спрашивает.
– Может, трансвестит? Тоже нет? Негр? Мексикано? Китаец? Араб? Нет? Так чего зря губами плямкаешь? Русских толерантность не касается.
Джон посмотрел вокруг - столики еще были. Но Иохансон покачал головой и стал на каждый столик свои свежие таблички ставить: "Кроме русских". Да и не к кому было бы Джону садиться - все смотрели так... Ну, будто тоже пальцем показывают на выход.
Вот так и закончился тот наш вечер. Потому что все настроение было напрочь
А ведь так хорошо сидели!
И во всем, обратите внимание, виноват этот проклятый русский национализм. А если бы не он, так и ничего бы не было.
Рыночная политика
Очередь в этот кабинет занимали заранее. Записывались на прием, договаривались о времени, приносили толстые паки документов и тонкие прозрачные файлы с отзывами юридической службы.
– Итак, вы решили лично выйти к зданию парламента и устроить у входа одиночный пикет в поддержку вашего кандидата?
– Да. Имею право! По закону - имею право!
– Конечно, имеете. И не надо так нервничать. С вас сто рублей. Нет, не мне. В кассу, пожалуйста.
С такими вот одиночками легко. Одиночка получает из окошка кассы оформленный документ и может потом спокойно стоять во имя чего угодно хоть весь заявленный день. Ну, кому он там мешает? Пусть себе стоит. Хотя, документы у него все равно обязательно проверят и сверят с тем, что написано в кассовом ордере. Один стоишь? Один. Оплачено за одного? За одного. Закон выполнен, польза от этого государству - несомненна.
Хуже, когда мероприятия массовые. И ведь все хотят не просто так постоять и покричать в местах, специально для этого оборудованных, но обязательно еще пройтись по центру города. Чтобы, значит, все их увидели. Чтобы прочитали лозунги. Чтобы машины, стоящие в пробках, погудели им дружно. Как на свадьбу какую... Чтобы полиция бегала в поте лица и обеспечивала.
– Так не пойдет, - серый от усталости чиновник поднял глаза на представителя оргкомитета.
– А что не так?
– Вот вы указываете, что предполагаете пять тысяч участников...
– Это не запрещено законом.
– Но по данным полиции на прошлом шествии у вас было шесть тысяч. А ваши же газеты заявили, что не шесть, а все десять. Понимаете? Сначала вы объявили пять, как и сегодня. Заплатили. Потом полиция посчитала - шесть. А вы же сами еще кричите, что вас много, много - целых десять тысяч.
– Это оценочные подсчеты. Неточные.
– А хотелось бы точных. Потому что, получается, должок есть за вашей партией. Вот за ту самую разницу. И выходит так: либо вы платите, как полиция посчитала. Признаете, стало быть. Либо уж упирайтесь до самого конца, что вас на самом деле очень много. Но тогда и плата - выше.
– Но ведь - это, типа, опт получается..., - хитро усмехнулся представитель оргкомитета.
– Должны быть оптовые скидки!
– Ох, уж, эти славные представители торговли... Вы все путаете. Тут за большее число участников - выше плата. Потому что - зеленые насаждения. Потому что - дольше идет колонна и мешает двигаться автотранспорту. Потому что - больше полицейских, поддерживающих порядок. Понимаете? Объявите хоть сто тысяч - но платить придется уже миллионы. Потому что - площадь. Вот так, понимаете ли. Закон.