Всячина
Шрифт:
А что хочешь? В смысле, как идти-то? Открытка есть, костюм ненадеванный - вот он. Галстук, рубашка белая. Все, как положено, как принято. Завидовать все будут, конечно, но тут уж... Заработал вот, заслужил. По-честному, по законному. А если бы все так работали, то всех бы пропустили вне очереди? Дурацкие какие-то мысли. Собираться надо и идти. А все равно как-то страшно. Вроде и закончилась жизнь, что ли... Вот - раз, и все. Закончилась. Ведь теперь не надо ни работать, ни стараться, ни родителям помогать больше не надо - у них, кстати, своя очередь есть.
Телефонный звонок разорвал тишину, заставил вздрогнуть.
–
– незнакомый голос в трубке гладил бархатом.
– Я.
– Иван Петрович, дорогой. У вас есть то, что нужно мне. Понимаете? Назовите вашу цену.
– Но...
– Иван Петрович, подумайте сами: очередь вы все равно не теряете. Рано или поздно пройдете, достигнете. А деньги - они ведь сейчас и сразу. Вы сможете помочь родителям. Сестре. Сможете перестать работать и занять еще несколько очередей. Сможете, наконец, если вам так вот не терпится, купить себе очередь ближе.
– Я так сразу не могу, - сказал Иван.
– Мне бы подумать...
– Очень хорошо! Главное, что вы не отказываете - это хорошо. Вы думайте, думайте. Но помните - я вам первый позвонил! Сейчас к вам сразу набегут разные - вы уж скажите, чтобы со мной решали все вопросы. А хотите, я вам человечка к дверям поставлю? Так и не помешает тогда никто думать. А?
Иван молчал, крутя открытку в руках. Правильно ведь говорит незнакомец. Все правильно. И набегут. И будут предлагать. И еще угрожать будут. Всем хочется. Всем, поголовно - точно. Но ведь это лично ему открытка? Это же он своей жизнью заслужил? Вот тут так и написано в тексте - кому именно и за что. Это ведь не просто так - вне очереди. Это вроде как орден такой даже. Признание такое.
Он еще раз перечитал текст. Перевернул открытку, всмотрелся в знакомый логотип и сияющие красные на черном выпуклые буквы:
"Одна душа - одно желание".
...А очередь еще длинная...
Петрович и Василий
Животные любили Петра Петровича.
Кстати, он и сам себя уже мысленно называл Петром Петровичем, потому что за годы и десятилетия просто въелось - никто ведь на работе иначе и не обращался. А теперь-то, на пенсии, тем более. Не Петя, не Петруша и уж тем более не просто так Петрович, как во дворовых ленивых компаниях. Солидный пенсионер. Умеренно пьющий - исключительно по праздникам. Следящий за здоровьем. Вот, даже этот, как его, который давление меряет... Вот ведь склероз. Надо бы еще и таблеток тех купить, которые для памяти.
Так насчет животных же.
На него, на Петра Петровича, никогда не лаяли собаки. Они вдруг подбегали, если он стоял где-то на автобусной остановке или на перекрестке, ожидая правильного сигнала светофора, прислонялись к нему, махали хвостом, заглядывали снизу в глаза и улыбались во всю пасть. Собаки улыбаются. Они радуются - это сразу видно. И вот такое чудище, чуть не по пояс Петру Петровичу, привалится жарким боком, начнет дышать часто и тревожно, замолотит твердым и тяжелым хвостом по всему вокруг... Хозяин кричит издали, надрывается. К ноге, мол. Фу, назад, ко мне, домой, нельзя - все подряд кричит. И Петру Петровичу кричит, чтобы не дергался и не боялся, потому что они все чувствуют... Сейчас, кричит, подойду и возьму на поводок.
А Петр Петрович и не боялся. Чего их бояться, собак этих? Собака - друг человека. С древности. Вот у бабушки...
А дома у них в детстве собаки не было, потому что - кто же держит собаку в квартире? В квартире собаке плохо, тошно, скучно. Ей простор нужен, воздух, зелень, запахи...
И когда Петр Петрович стал уже взрослым, и уже жил в своей собственной квартире, у него тоже не было собаки. Отец, помнится, все мечтал: когда на пенсию выйду, дога заведу. Королевского. Любил он больших собак. Петр Петрович тоже больше любил больших. Маленькие - они больно нервные. У них все реакции ускоренные. Все - как на электрическом токе. Чуть резкое движение, звук - тут же реагируют. А большие - они как люди. Когда человек большой, он тоже такой - размеренный, добродушный, неразговорчивый.
Кошек Петр Петрович тоже очень уважал. В детстве всякие книжки читал - и про настоящих тигров и гепардов всяких, и про фантастических боевых котов. А кошки любили Петра Петровича. Когда он приезжал к кому-нибудь в гости, и если там вдруг была кошка, либо кот... ну, в принципе-то, все равно. И то и это - кошки. Так по науке. Как собаки - все собаки. Хотя, некоторые суки, а некоторые, наоборот, кобели. Или псы. Вот и кошки... Когда Петр Петрович присаживался на кухне или на диване в "большой комнате" в гостях, кошки тут же прыгали на его колени и начинали урчать. Их надо было за это гладить, и Петр Петрович гладил. Ему нравились кошки и наощупь, и на звук.
Да ему все животные нравились.
Когда он ушел на пенсию, первым делом сказал всем, чтобы не вздумали покупать ему животинку какую. Ни в коем случае, сказал. Обидится на всю оставшуюся жизнь.
Ну, про собак все поняли. Действительно, как с собакой в квартире. Да еще ее же водить надо на улицу. И поводок надо. И намордник. В общем, сплошные расходы.
– Так ты кошечку себе заведи, - говорили друзья.
– Или кота. Хорошего такого серого угрюмого кота. Будете с ним разговаривать, общаться. Будет тебя по ночам греть. Опять же - от головной боли, говорят, помогает.
Как вот им объяснить простую вещь: нельзя ему кошку. И собаку тоже нельзя. Потому что кошка при уходе хорошем может и двадцать лет прожить. Он видел, как такая ходила у друзей. Уже слепая на оба глаза, уже плохо слышащая, но ориентирующаяся по запаху, чистоплотная и всеми любимая. Так вот - двадцать лет. А проживет ли сам Петр Петрович столько? А? Вот, то-то. И не говорите, что он еще - ого-го, и сто лет для него не предел. Предел есть всему. Вот он умрет. Да, умрет, и ничего в этом странного или страшного. А что будет с привыкшей к нему, приросшей к человеку животинкой? Вот как теперь жить кошке или собаке, привыкшей за свою короткую жизнь к нему? К его голосу, его запаху. К привычкам его привыкшие. Нет. Нельзя над животными так измываться. Так что пусть уж лучше он поживет один. Сколько там ему еще осталось...