Всякая тварь

Малатов Алмат

– Конечно, хорошая! – уверенно сказала баба Рая. – В дом не с пустыми руками пришла.

– Да, с пивом! – Эдик пытался удержать серьезное выражение лица.

– Эдуард! – рявкнула теща. – Когда ты пришел, у тебя и пива не было! Девка вежливая, фигура хорошая – хоть будет на кого мне шить.

– А у меня плохая, значит? Я, значит, камбала кривобокая? Ты поэтому мне юбку так и не сшила? – вызверилась Камилла.

– Я же сказала: я не буду шить тебе короткую юбку, это позор!

– В семнадцать лет был позор, в двадцать пять был позор, мне сорок

пять, и я хочу, чтобы люди наконец-то узнали о том, что у меня красивые ноги! – отрезала Милочка.

– А что у вас дверь не закрыта? Пусеч-ка, дэвочка моя, пойдем поздороваемся с Эдиком, – в квартиру ввалилась Эдикова сестра, за которой трусила крыса. – А что же вы не лежите, Раиса Рашидовна, вам ни в коем случае нельзя вставать! В вашем возрасте такой большой риск!

– А она пиво хлестала с Руслановой невестой! – накляузничал Эдик.

– Да что ж это такое, а, Пусечка? Алкоголь опасен в пожилом возрасте, правда, моя дэвочка?

– Чем это он опасен в моем возрасте? Ты вон в своем возрасте без всякого алкоголя с крысами разговариваешь. – И Раиса Рашидовна ушла в свою комнату. Эдикову сестру она не любила, а к крысам у нее отношение было сельскохозяйственное.

Оставшиеся обсуждали предстоящую свадьбу, совершенно не обращая внимания на мелькающую то тут то там Пусеч-ку. Через полчаса квартиру состряс истошный вопль.

– Умерла моя дэвочка, отравили мою Пусечку! Это, Милка, все мать твоя, она давно грозилась ее изничтожить!

Пусечка лежала бездыханной возле раковины.

– Не смей трогать мою мамочку! – зарычала Милочка. – Она после операции, а ты со своей ебаной крысой!

– Если бы я хотела ее отравить, я бы ее давно отравила, – подала голос мамочка. – И тебя бы заодно, крысоводка хренова.

Эдуард посмотрел на стаканы с остатками пива, на крысу, на сестру, еще раз на крысу и с тоской сказал:

– Крыса пьяна. Господи, за что мне весь этот дурдом!

Пусечка тем временем приоткрыла глаза и, шатаясь, встала на лапы.

– Жива, жива дэвочка моя, – радостно заплакала гостья, – иди к мамочке, Пусечка!

Пусечка посмотрела на нее с отвращением глубоко похмельного человека и опять нырнула раскормленной мордой в стакан с остатками портера.

– Так, закончили банкет, – металлическим голосом сказал Эдик. – Раисе Ра-шидовне спать пора, тебя, Камилла, соседка уже час ждет, а с тобой мы собирались ехать за смесителем. Пойдем, пойдем.

– И алкашку свою хвостатую заберите! – высунулась из своей комнаты теща. – Это мне пиво принесли, а не ей! Мне!

Тем временем Руслан и Ирочка догонялись коньяком на хате у местной творческой интеллигенции, детской писательницы Мыловой. А пить с таким контингентом – занятие не для слабонервных.

Потому что Русский Писатель – это страшно. Страшней, чем Русский Композитор. Но самка Русского Писателя страшнее многажды.

Руслана до

этого заносило в развеселый поселок Репино, природный ареал обитания российской творческой интеллигенции.

– Бывало, – говорил он Ирочке, – идешь поутру в столовую поселка, глядь – а что это в канаве булькает и ворочается? А это известная Русская Писательница Элла Мангустова. Следующие два дня Эллу водят в столовую в темных очках и под руки. Затем один день она творит бессмертные строки. А на четвертый день идут выжившие к утру писатели в столовую поселка Репино, глядь – а что это в канаве булькает и ворочается? Конечно же Элла!

– Если бы я такое писала, я бы поселилась в этой канаве, – ответила Ирочка и уставилась на хозяйку дома, которая в этот момент кусала за правую ягодицу пожилого искусствоведа.

А Руслан продолжал:

– Самка Русского Писателя во хмелю буйна и агрессивна. От самки Русского Писателя надо спасаться бегством, как только увидишь рядом с ней бутылку водки. Как и самец Русского Писателя, она любит писать прозу, пить водку и трахаться. В отличие от самца Русского Писателя, трахаться может всегда, что связано с половым детерминизмом этого редкого биологического вида.

– То есть не просто блядь, а еще и с талантами, – кивнула Ирочка и уснула на продавленной кушетке Мыловой.

К тому моменту квартира была завалена помятыми людьми в нижнем белье, а жара и обильные возлияния делали атмосферу почти непригодной для жизни.

Хозяйке было скучно. Пнув ногой авторские экземпляры детской книжки про «Вовасика и хану», она спела, аккомпанируя себе на пианино, несколько песен. Взяв бравурный аккорд, детская писательница хрипло затянула «А мы не шмары, мы не шмары и зря не шарим по валютным барам». Из старенького «Красного Октября» вылетела перепуганная крыса и скрылась в обломках паркета. Этой крысе в жизни повезло значительно меньше, чем Пусечке.

Вволю напевшись и покрыв отборным матом возмущенную шумом соседку, Мылова позвала Руслана на кухню говорить об искусстве.

Будь Руслан трезвее, чем она, ни за что не позволил бы вовлечь себя в язвительное кухонное обсуждение одной маститой литераторши. Хотя бы потому, что негоже хаять чужую востребованность, сидя посреди самого натурального бомжатника.

В середине ответного монолога Руслан заметил отсутствие над столом обесцвеченных кудряшек визави и некоторые физиологические изменения в собственном организме.

Решив, что Мылова упала под стол, он поднял скатерть.

И тут же понял причину внезапных приятных ощущений – она деловито делала ему минет. С тем же успехом можно было делать минет Буратино – пьян Руслан был до состояния древесно-стру-жечной плиты.

«Чвак, чвак, чвак… ыгм, ыгм!» – Руслан понял, что сейчас ему сблюют прямо в промежность. Скрыть от невесты кухонный минет еще было можно, а вот объяснить, кто заблевал портки в самом интересном месте, было бы сложнее. Аккуратно взяв за кудряшки, он отцепил от гениталий надежду русской прозы, которая моментально уснула.