Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»
Шрифт:
Москве. Теперь его имя находится «на индексе», его произведения изъяты, а он сам «погиб без вести», то есть в одном из лагерей ведёт существование рабочей скотины. Я думаю, что самое тяжёлое и страшное в этом – абсолютное равнодушие еврейского народа, для которого жил и писал этот человек. Кто интересуется его судьбой? Понимает ли еврейская общественность, еврейская литературная среда свой долг по отношению к этому человеку? Представим себе, что таким образом ликвидировали бы в Советском Союзе какого-нибудь видного французского поэта. Какую бурю это вызвало бы во Франции, во всём мире. Но мы молчим, тогда как трагедия Кульбака, у которого вырвали
Каждый литовский еврей и каждый сионист знает имя доктора Веньямина Бергера, до войны председателя сионистской организации в Литве.
Я склоняю голову перед этим человеком, который спас мне жизнь, вырвал из когтей самой подлой и унизительной смерти – от голодного истощения. В Котласском лагере, где мы встретились, он медленно и терпеливо поставил меня на ноги – в буквальном смысле этого слова. Я не знаю людей прекраснее, благороднее и чище этого человека. На серебряных сединах, в утомлённых умных глазах этого много видевшего человека – почиет «Шехина» Божия, печать высокой человечности. Вся жизнь доктора Бергера – а ему сейчас 66 лет – полна чистого служения людям, науке, своему народу. Нет в мире никого, кому бы доктор Бергер причинил зло. Зато много людей обязаны ему жизнью, как я. Доктор Бергер не пропустил ни одной возможности помочь страдающему, и на каторге, куда забросила его судьба, он остаётся живым центром тепла и ласки, внимания, моральной поддержки и отцовской заботы для всех несчастных, униженных и раздавленных людей, которые вот уже шесть лет составляют его единственное окружение.
Есть что-то дикое и противоестественное в том, что люди, подобные доктору Бергеру, то есть очевидные праведники и герои активного человеколюбия, квалифицируются в советской стране как «антисоциальный элемент», как преступники.
После оккупации Литвы в 1941 году доктор Бергер был арестован и вывезен. За принадлежность к такой грозной контрреволюционной организации как сионисты (группа «В») он получил десять лет. Для человека с его здоровьем (тяжелая сердечная болезнь) приговор к десяти годам заключения означает приговор к смерти.
Перед кем провинился доктор Бергер? Перед русским народом? Перед литовским рабочим классом?
То, что происходит с доктором Бергером, это, прежде всего, бессмыслица. Этот человек гибнет ни за что.
А надо ли объяснять, что он не один, и не в нём одном дело? Мои друзья, сионисты, люди, чистые, как кристалл, крепкие, как сталь – во цвете лет и сил – вырваны из жизни, как цветы из земли. Их молодые годы пожирает злой рок – жизнь их уходит безвозвратно. Где-то плачут по ним матери, жёны, дети. Так плакали и по мне мои близкие, не зная, где я, не имея сил помочь мне. «Дело Бергера» – это дело всех наших людей, евреев, которые отдали свою жизнь сионизму и, живя в Польше, Литве, Латвии, Эстонии, до войны ничего общего не имели с Советским Союзом. Теперь они рассматриваются как «советские граждане» – и советская страна не находит для них другого применения, как обращение в рабство.
Дело не в Бергере и его товарищах. Подумаем, дело в нас самих.
Горе такому обществу, которое теряет способность живо и сильно реагировать на вопиющую несправедливость и бороться со злом. Такое общество – моральный труп, а где показываются первые признаки морального разложения, там и политический упадок не заставит себя долго
Помочь Бергеру значит помочь самим себе.
Чего вы, сионисты, боитесь? Или вы думаете, что у вас есть более важные дела, чем судьба ваших товарищей и достоинство вашего сионизма?
Открытым и смелым выступлением вы не повредите своим товарищам, напротив. Ухудшить их положение уже ничем нельзя. Но если советская власть будет знать, что на судьбу этих людей обращено внимание всего мира – она примет меры хотя бы к тому, чтобы они содержались в более приличных условиях.
Тем, что вы отвернётесь от них, вы как бы скажете их тюремщикам: «Можете с ними делать, что хотите. С нашей стороны вам беспокойства не будет».
Ведь речь идет о мировом скандале и это надо заявить во всеуслышание. Здесь не может быть места для неясностей и полутеней. Перемена к лучшему никогда не наступит как награда за наше «примерное поведение». Эти люди убивают наших братьев. А мы молчим.
Допустим, что во время общей борьбы с Гитлером было невозможно возбуждать этот вопрос. Но теперь война кончена.
Больше откладывать нельзя!
Идея «Великой отечественной»
Ю. Цурганов
«Посев», 2001, № 7
В конце 1980-х годов для советских патриотов сложилась крайне тяжёлая ситуация. Она была сродни той, в которой оказались герои их легенды – «панфиловцы». Политруку «панфиловцев» приписывают фразу: «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва». В конце перестройки идеологам советского патриотизма тоже отступать стало некуда – позади история «Великой Отечественной».
К тому времени в общественном сознании переоценке подверглись почти все догмы уходящей эпохи: «развитой социализм», «миролюбивая внешняя политика СССР», «добровольное вхождение» стран Балтии в «братскую семью народов Советского Союза», «небывалый расцвет культуры в СССР» и прочее. Дольше всех держался культ Ленина, но и он, в конце концов, пал под натиском неопровержимых свидетельств о массовом истреблении людей в ходе красного террора, о том, что именно Ленин заложил основы тоталитаризма в нашей стране.
Последним оплотом идеологии советских патриотов стала идея «Великой Отечественной войны». В конце 1980-х (как, впрочем, и сейчас) попытки опровергнуть тезисы советской пропаганды о II мировой войне воспринимались официальными лицами с особой нетерпимостью. Не удивительно. Ведь крушение «последней святыни» лишает пребывание большевиков у власти какого-либо исторического оправдания.
Несмотря на противодействие официальных лиц, с начала 1990-х годов и до настоящего времени написано и опубликовано немало работ, авторы которых свободны от идеологических клише. Выйди первые из этих книг лет на пять раньше – рухнул бы и последний бастион советской пропаганды.
К сожалению, в 1990-е сознание многих российских граждан было уже не так восприимчиво к новым идеям, относящимся к области гуманитарных знаний. Люди были заняты не этим – одни созданием первоначального капитала, другие поиском средств к существованию, то есть «своими делами». Потому и стереотипы мышления в отношении событий 1941–1945 годов оставались в основном прежними.
«Последний бастион» советским патриотам удалось почти что отстоять и даже использовать как плацдарм для идеологического контрнаступления.