Вторая мировая война. Ад на земле

Хейстингс Макс

Под конец августа немцы допустили самую нелепую стратегическую ошибку за всю кампанию: вместо аэродромов они принялись бомбить сначала Лондон, потом другие крупные города. Гитлеровские генералы были уверены, что таким образом вынудят Даудинга бросить в бой последние резервы, но британские военачальники, в том числе и Черчилль, почувствовали облегчение: они знали, что столица выдержит бомбардировки, в то время как авиабазы истребительной авиации были куда более уязвимы. А пилоты продолжали сражаться – тяжелые каждодневные схватки, большие потери. 3 сентября Джордж Барклай писал сестре тем подростковым, задыхающимся от избытка чувств языком, каким изъяснялись они все: «Сегодня мы поднимались в воздух четыре раза, дважды побывали в ужасной битве с сотнями “мессеров”. Это просто замечательно, ни с чем не сравнишь! Совершенно забываешь, что творится с твоим самолетом, только бы врага не упустить. Кружат вокруг сотни самолетов, по

большей части с черными крестами, на высоте типа 6000 м, устье Темзы и графства вокруг видны вплоть до Клактона, словно выпуклая карта»²⁰.

Сэнди Джонстоун «чуть из кокпита не выпрыгнул, когда 7 сентября впервые увидел столько самолетов люфтваффе – впереди и над нами, целая армада, они шли эшелонами от самого горизонта. Никогда я не видел в воздухе одновременно столько самолетов. Жуткое зрелище»²¹. Поначалу немецкие экипажи успокаивала мысль о величине и мощи их воздушного флота. «Куда ни глянь – всюду наши, какое прекрасное зрелище»²², – писал Петер Шталь после очередного сентябрьского рейда на Ju88. Но и он, и его товарищи вскоре убедились, что ощущение безопасности было иллюзорным – их строй тут же разорвали пикирующие, заходящие со всех сторон, изрыгающие огонь Hurricane и Spitfire. К середине дня 7 сентября тысяча самолетов схватилась в битве над Кентом и Эссексом. Hurricane Джорджа Барклая был подбит, и он едва успел приземлиться в поле. Немцы потеряли 7 сентября 41 самолет, а британские истребители – 23. Как и во всех крупных сражениях той кампании, преимущество осталось за англичанами.

Ульрих Штайнхилпер, пилотировавший Bf109, оказался одним из многих летчиков, кто, кроме страха и возбуждения, почувствовал и красоту созданной ими картины: в сентябре над Лондоном он любовался «чистейшей голубизной неба и солнцем, которое взбиралось в зенит, окруженное зловещей дымкой, а вдоль и поперек носились сражавшиеся не на жизнь, а на смерть истребители. И посреди всего этого – горящие дирижабли и горсточка парашютов в поразительной, щемящей отъединенности»²³. 15 сентября налет люфтваффе не сопровождался обычными отвлекающими маневрами, так что британское командование ясно видело, куда направлена угроза, и бросило все силы на перехват. Навстречу немцам попарно шли истребители, вылетев на опережение до самого Кентербери, а над восточным Лондоном разворачивалось «большое крыло» Даксфорда. В тот день и вторая атака люфтваффе натолкнулась на сильную оборону англичан – всего было сбито 60 немецких самолетов, хотя RAF приписал себе 185. С 7 по 15 сентября немцы потеряли 175 самолетов – гораздо больше, чем успевали выпускать их заводы.

Немцы вели эту кампанию непоследовательно: сперва пытались уничтожить базы RAF и ресурсы британской авиации, затем переключились на цели, стратегические скорее с моральной точки зрения. Боезапас легких немецких бомбардировщиков хотя и был достаточен, чтобы причинить заметный ущерб, но не мог нанести решающий удар сложному индустриальному обществу. RAF тоже не сумел разделаться с люфтваффе, это было не в его силах, но и в воздушном пространстве над Ла-Маншем и Южной Англией немцам захватить господство не удалось даже ценой огромных потерь. Истребительная авиация сохранила себя и продолжала срывать планы Геринга. Британские заводы успевали производить больше одномоторных истребителей, чем немецкие, и это достижение английской промышленности сыграло ключевую роль. Всего англичане потеряли 544 человека – примерно каждого пятого участника Битвы за Британию; у немцев погиб 801 пилот бомбардировщиков и 200 попали в плен, но настоящей катастрофой стала потеря 2698 опытных пилотов-истребителей.

Личный вклад Черчилля заключался в том, что он, обращаясь к народу через головы кое-кого из представителей аристократического класса, убеждал англичан: они ведут благородную и необходимую борьбу и уже познали успех. Битва за Британию ободрила англичан настолько, что они словно перестали замечать подавляющее преимущество противника. «Наши пилоты прошли через страшные испытания, но ежедневно они совершают все новые подвиги, – писал пожилой тори-заднескамеечник Катберт Хедлэм 20 сентября. – Удивительно, сколь многим мы обязаны горстке молодых людей: мы, миллионы англичан, бездействуем, а элитный отряд воинов, набранных там и сям, ведет решающее сражение у нас над головами. Должно быть, это особенные люди – когда-нибудь мы узнаем в точности различие в материальных ресурсах между RAF и люфтваффе и тогда еще более изумимся отваге этих замечательных парней, которые ныне служат небывалую службу своей родине»²⁴.

Но и в целом народ Британии выносил общее испытание вполне достойно. Бомбардировке подвергались только жители больших городов, однако страх перед вражеским вторжением затрагивал всех. Черчилль не слепо решился биться

до последнего: он вполне реалистично признавал возможность поражения и национальной катастрофы. Бригадный генерал Чарльз Гудзон присутствовал в июле на совещании командного состава в Йорке. Военный министр Энтони Иден объявил собравшимся, что по поручению премьер-министра он намерен проверить боевой дух войск. Иден, как запомнилось Гудзону, намеревался задать каждому генералу по очереди вопрос: «можно ли рассчитывать на то, что подчиненные нам войска продолжат сражаться при любых обстоятельствах? Было слышно, как все невольно затаили дыхание». Замешательство еще более усилилось, когда министр предупредил, что «в какой-то момент правительство может оказаться вынуждено принять тяжелейшее решение. Может сложиться ситуация, когда неразумно будет в тщетной попытке спасти проигранную войну бросать плохо вооруженных людей против закрепившегося на британской земле врага»²⁵. Иден хотел знать, как войска отреагируют на приказ грузиться в северном порту на корабли и отправляться в Канаду, покинув свои семьи.

Гудзон записал: «В мертвой тишине он задавал этот вопрос одному генералу за другим». Почти все отвечали единодушно: кадровые офицеры, сержантский состав и неженатые солдаты выполнят такой приказ, но среди мобилизованных и женатых «большинство будет настаивать на том, чтобы продолжать борьбу в Англии или же предпочтут [остаться и попытать] счастья со своими семьями, невзирая на последствия». Иными словами, командование британской армии полагало, что перед лицом неминуемого поражения значительная часть личного состава сделает тот же выбор, что и презираемые ими слабаки-французы: скорее сдадутся, чем решатся продолжать борьбу в изгнании. Гудзон завершает свой рассказ: «С этой встречи мы выходили присмиревшие». Ни он сам, ни его коллеги ни разу не представляли себе перспективу такой борьбы до конца – борьбы в изгнании, на чужбине, когда сама Англия падет. Черчилль допускал и такую вероятность, но мало кто из англичан даже мысленно заглядывал в те бездны самопожертвования, которые окидывал взором премьер-министр.

Гитлер мог бы решиться на вторжение, если бы люфтваффе захватило контроль в воздухе над Ла-Маншем и Южной Англией, но при сложившихся обстоятельствах, инстинктивно опасаясь и моря, и лишнего стратегического риска, он почти ничего не предпринимал в плане подготовки, разве что сосредотачивал в портах Ла-Манша буксирные суда. Угрозой вторжения Черчилль воспользовался более ловко, чем его противники: он сумел сплотить народ вокруг общей цели отразить врага, если тот ступит на землю Англии. С перекрестков и железнодорожных станций убирали дорожные знаки и названия мест, берег опутали колючей проволокой, мужчины, по возрасту не подлежавшие мобилизации, записывались в местное ополчение, им выдавали простое оружие. Призрак вторжения Черчилль умышленно и даже цинично реанимировал вплоть до 1942 г., опасаясь, как бы природная апатия не вернулась к англичанам, едва те решат, что угроза национальной катастрофы миновала.

А в тот год и летом, и осенью намерения Германии оставались неясными и грозными. Среди населения страх смешивался с возбуждением и даже предвкушением, тем более острым, что сама мысль сражаться с немцами посреди английских лугов и деревень казалась ирреальной. Некая хозяйка усадьбы добавила в часть своего запаса канадского кленового сиропа крысиный яд в расчете скормить это угощение немцам, но, к величайшей досаде ее детей, отравительница тут же перепутала банки, забыла, какие из них оставались безопасными и пригодными для потребления, а потому вынуждена была отказать своим домашним в этом лакомстве²⁶. Фермер из Уилтшира Артур Стрит уловил нечто, смахивавшее на пантомиму в действиях и жестах своих работников и соседей, когда местное ополчение предупредили о скором и неминуемом вторжении немцев:

«В ту ночь дежурило отделение Седжбери Уоллоп, и патрульные доставили в местное отделение полиции 17 ошеломленных гражданских, забывших прихватить с собой удостоверения личности. Но к семи часам в Уолтере Пококе очнулся фермер, и он посоветовал своему работнику на полчаса вновь превратиться из солдата в пастуха: “Ты бы наведался к овцам, но прихвати с собой винтовку с патронами, – велел он. – До загона всего десять минут ходу, а случись что, я за тобой сразу же пошлю”. “В порядочке наши овцы, – отвечал пастух. – С вечера их загнали в ограду, и хотя этому парнишке Артуру всего пятнадцать годков, я ж его сам обучил как надоть. И никуды я не двинусь, пока отбоя не будет”. К одиннадцати, когда пришло наконец известие, что угроза вторжения – реальная или мнимая – миновала, все уже изворчались. “Думаете, они в сам-деле придут, сэр?” – приставал к хозяину Том Спайсер. “Навряд ли”, – отвечал ему Уолтер. “Так я и думал, – фыркнул Фред Банс, кузнец. – На этих немецких увальней ни в чем положиться нельзя”»²⁷.