Вторая молодость любви
Шрифт:
— Если потребуется, я могу засвидетельствовать, что ты абсолютно нормальный человек, а в тот день в тебе проявилась колоссальная психотерапевтическая потенция.
— Ладно, когда начнется курс психиатрии, я учту это. Ты вот что, Тань, скажи, а не тоскливо будет тебе сидеть одной дома до родов?
— А что ты можешь предложить? Выездной КВН?
— Нет, этого точно не могу — нынче КВН выезжает только в Юрмалу. А навещать тебя с Лилькой обязательно будем, не возражаешь?
— Что ты! Только буду рада. Приходите, не
— Заметано. Крепись, мы с тобой. И не напрягайся насчет меня — я никому ни слова! Пускай младенец сам возвестит о своем приходе в этот мир. О’кей?
— Спасибо, Леха. Целуй Лильку. Пока.
Сашенька дождалась, когда дочь закончит разговор, и сделала ей выговор:
— Пожалуйста, Татоша, разберись, когда звать тебя к телефону, когда не звать, а то я, как нашкодившая первоклашка, экаю, мекаю в то время, как тебе вдруг захотелось поговорить. А еще лучше — подходи сама к телефону, не заставляй нас выкручиваться за тебя.
Митя вернулся домой с радостным сообщением: с Танькиным отпуском обошлось без особых сложностей. Декан понял все правильно, согласился, что это — оптимальный вариант и не нужно придумывать никаких справок о тяжелой беременности. Ему достаточно обычного документа, удостоверяющего сам факт беременности.
— Так что, Сашенька, тебе не придется ничего изыскивать, никого ни о чем просить. Не откладывайте, сходите завтра же в районную консультацию. Плевое дело, — заключил Митя.
— Ох, папик, просто отлегло от сердца, — вздохнула Таня.
— Ты подумала, чем заняться летом? Я беру отпуск в октябре, мама — в сентябре, чтобы помочь тебе справиться с младенцем в первые два месяца. Летом мы оба будем работать, а тебе одной куда-либо ехать рискованно.
— А я и не хочу никуда ехать. Буду с Петром Александровичем изучать немецкий…
— Зачем тебе это? — перебила ее мать.
— Чтобы знать немецкий — что тут непонятного?
— Так ведь можно и французский учить или испанский, — возразила Сашенька.
— Потому что Петр Александрович занимается немецким, и мне с ним будет и интересно, и полезно. Кстати, папику тоже не мешало бы присоединиться — Генрих же предложил тебе работу в Германии.
— Ну, знаешь, предложение еще не означает, что я готов и согласен. Бросать в Москве отделение, которое я по крупицам создавал, это не пустяк, я даже думать об этом не могу.
— Ты можешь вернуться через год или полгода, — напомнила Танька.
— Вопрос в том, что я найду по возвращении. Собственно, я не совсем понимаю, что мы обсуждаем — чем занять Татоше лето или как трудоустроить меня?
— Не кипятись, Митя, мы просто беседуем. — Сашенька боялась обострений, которые грозили возникнуть в связи с предстоящими событиями в семье. Потом обратилась к дочери: — Как же ты будешь мотаться к Петру Александровичу через всю Москву с пузиком?
— Ой, мам,
— Почему? Он мудрый человек, думаю, все поймет, — заметил Митя.
— Не знаю, не знаю… — засомневалась Сашенька, — мудрость мудростью, а все-таки он человек старых правил, старой морали…
— Я согласна с мамой, не нужно этого делать.
— Но когда-нибудь он же узнает, ведь мы не собираемся прекращать общение с ним. А возможно, он уже знает.
— Откуда? — удивилась Таня.
— Генрих мог обмолвиться, — невозмутимо обронил Митя.
— Генрих?! — взвилась Таня. — Кто ему сказал? Это вы! Вы! Кто вас просил? Зачем вы это сделали?
Сашенька и Митя пытались что-то сказать ей, но она не слушала, нервно металась по комнате и без остановки выкрикивала обвинения. Началась настоящая истерика.
Мите пришлось крикнуть, чтобы унять дочь:
— Да угомонись ты! Никто ни слова не говорил Генриху! Я просто предположил, что ты сама ему рассказала. Что тут особенного, он же наш друг.
— Ничего я ему не рассказывала! — снова крикнула Таня.
— Ну зачем же так кричать, Татоша? Я могу только повторить, что ни я, ни папа с Генрихом о твоей беременности вообще не говорили.
— Я вас заклинаю, ни слова Генриху! — все еще возбужденно сказала Таня.
— Будто мне, кроме твоей беременности, не о чем с ним говорить. Я и так сегодня полдня ловил и умасливал твоего декана. Неплохо бы отцу и спасибо сказать, а ты, дщерь неразумная, еще и напраслину на меня возводишь.
Таня заплакала, стала ластиться к отцу, просить прощения. Когда она ушла в свою комнату, Сашенька, понизив голос, спросила:
— Мить, зачем ты ее провоцируешь?
— Я хотел убедиться в своем предположении.
— В каком?
— А ты не догадываешься?
— Увы, догадываюсь, — вздохнула Сашенька.
— Теперь я убежден, что между ними что-то есть, и, скорее всего, это серьезно. Только почему «увы»? Разве Генрих плох для Тани? Слава Богу, мы с тобой знаем его как облупленного: он порядочный, отличный парень, не мне тебе говорить.
— Я в его достоинствах не сомневаюсь, но разница в возрасте…
— Если это не волнует их, то почему по этому поводу должны беспокоиться мы? На мой взгляд, самая большая проблема в том, что он не знает о ее беременности. И это проблема не только ее, но и наша с тобой.
— Но мы-то при чем? — недоуменно пожала плечами Сашенька.
— Ну как ты, мать, не понимаешь! — с досадой сказал Митя и увлек жену в спальню, чтобы не шептаться. — Танька делает грандиозную ошибку, скрывая свою беременность, а мы с тобой своим молчанием покрываем ее ложь. Выходит, что мы сообщники. Вот что меня угнетает.