Вторая попытка
Шрифт:
Тягостное, местами обиженное, молчание прервал ироничный голос Вити Ваграмяна:
– Да, сразу видать, Вова, ты не куда-нибудь бежал, а именно в Америку. Теперь ясно – за чем…
Все облегченно рассмеялись, включая незадачливого беглеца и привередливого курильщика.
– А Ерем, видать, бежал в Штаты не за куревом, а за чем-то другим: «Салют» сосет – как младенец соску!..
Ерем отнял от губ сигарету, порозовел, выставил вперед правую ногу и, дрыгая ею в такт своей тирады, обвинил автора реплики в пристрастии к оральному сексу. На что автор лишь незлобиво рассмеялся, причем в реакции своей
– Ерем бежал не вообще в Америку, а конкретно – в Голливуд, в кино сниматься. Не пропадать же даром его фотогеничности, – ввернул Варданчик-Чудик и немедленно выскочил из туалета, пока Ерем не опомнился и не дал волю своему негодованию, которое он имел дурную привычку выражать не только пустым матерным словом, но и, по мере возможности, – прямым физическим воздействием.
Урок физики
Кабинет физики находился прямо над учительской на том же третьем этаже, что и рассадник военно-прикладного патриотизма. Вертикальное соседство с педагогической кают-компанией обеспечивало относительную тишину на уроках. Даже на переменах шуметь здесь старались в меру. Впрочем, каждый в свою.
Брамфатуров, сколько ему помнилось, всегда и везде располагался, как правило, на последней парте. На физике – у окна. Туда он и сложил свой скарб – пальто, портфель, благие намерения. Вернувшись с перемены, обнаружил, что его место занято какой-то миниатюрной незнакомкой. У девочки были тонкие, несколько нервные черты лица, крупные серые глаза и вьющиеся русые волосы. Сочетание, прямо скажем, недурственное. Однако узенькие плечики, скорее великодушно угадываемая, нежели наличествующая грудь, а также расстояние от спинки парты до упомянутых плечиков указывали на невысокий рост и тщедушную конституцию. Рядом со всем этим восседал на своем законном месте Борька Татунц – обладатель сходных с описанными статей в их мужском воплощении. В общем, идеальная пара…
– Вов, знакомься, это Жанна, новенькая, из Жданова.
– Прошу прощения за невежество моего друга, Бабкена Татунца из Еревана. Мама его конечно учила, что первым представляют джентльмена даме, а никак не наоборот, но он такой у нас рассеянный… Впрочем, все равно – очень приятно познакомиться! Я – Владимир из Тифлиса.
– Тифлиса? – неожиданно грудным голосом выразила легкое недоумение новенькая.
– Из Тбилиси, – несколько раздраженно внес поправку Татунц и, игнорируя знаки препинания, прибавил: – Подумаешь, слегка перепутал!
– Если Жанна из Жданова, то я – из Тифлиса, – стоял на своем Владимир.
– Какая разница?
– Существенная. Но если вы, Жанночка, согласитесь быть из Мариуполя, то я, так и быть, не стану отрицать, что я из Тбилиси.
Девушка неуверенно улыбнулась и взглянула на Борю.
– Соглашайся, пока он добрый, – оглушительным шепотом посоветовал въехавший в тему Татунц.
– Вы не любите Жданова? – задала наводящий невинный провокационный вопрос новенькая.
– Андрей Саныча? – изумился Брамфатуров. – Да я в нем души не чаю! И не я один, весь Питер в нем не только души не чаял, но и много чего еще, помимо души, не ощущал…
– Понятно, – многозначительно протянула девушка, переводя взгляд с одного молодого человека на другого и обратно.
– Да, Вов, – вспомнил
– Не только мог бы, но действительно могу, причем прямо сейчас, – перебил Вов. – И это не просто слова, дорогие мои! Я готов подтвердить их конкретными делами. Жанночка, если вы вытяните ваши чудные ножки, а ты, Татунц, уберешь свои копыта из-под парты в проход, то я смогу извлечь мой портфель и гордо удалиться, в смысле – проследовать в изгнание. Клянусь Ждановым под юбку не заглядывать! Даже одним глазком. Точнее, левым – он у меня шибкий…
Бойлух Сергей, сидевший на предпоследней парте в том же ряду и едва не свернувший себе шею в попытке не только подслушать, но и узреть слышимое, запылал лопоухими ушами и повалился грудью на парту, сдавленно рыдая от смеха.
– Здравствуйте, ребята! – поприветствовала вскочивший на ноги класс учительница физики. – Садитесь… Брамфатуров, ты куда?
– Я? Никуда, Эмма Вардановна. Ухожу с дороги, подчиняясь закону третьего лишнего… Уйду-у с дороги, тако-ой закон – третий должен уйти…
Эмма Вардановна взглянула на парту, за которой восседали те самые двое счастливых виновников добровольного изгнания третьего и понимающе улыбнулась.
Тем временем «изгнанник», заметив, что отличница Маша Бодрова сидит за второй партой того же ряда в гордом вынужденном одиночестве, не преминул этим обстоятельством воспользоваться.
– Машенька, разрешите бедному изгнаннику земли родной найти в вашем обществе утешение…
Маша покладисто отодвинулась к окну, однако в полном согласии с противоречивой женской натурой ехидно уточнила, на какое такое утешение рассчитывает несчастный изгнанник.
– О, претензии мои невелики, надежды – невинны: слепое поклонение да нежное обожание, – вот тот мизер, коим готова довольствоваться душа моя…
– Смерть от скромности тебе, Брамфатуров, явно не грозит!
– Умереть от скромности, Эмма Вардановна, немыслимое дело для живущих, потому как настоящие скромники – те, которые действительно могли бы откинуть коньки от скромности, – попросту не рождаются, причем именно из скромности, которая не позволяет им принять деятельное участие в нахрапистом забеге своры сперматозоидов в матку обетованную. Ergo [5] от скромности можно только не родиться, но никак не умереть. Вот и получается, что смерть от скромности есть проявление такой нескромности, какая только возможна среди живущих. Помереть от мании величия или белой горячки было бы куда как скромнее…
5
Следовательно (лат.).
Гы-гы-гы – заржали те, кто был осведомлен о скромных проявлениях белой горячки. Прочие понимающе ухмыльнулись.
– И потом, зачем помирать от скромности, если есть такие дивные причины для кончины, как рак, инсульт, несчастный случай, смерть от старости, наконец…
– Или от чахотки, к которой так любит прибегать в своих романах твой любимый Достоевский, – дополнила перечень учительница.
– Все, что надо знать о жизни, есть в книге «Братья Карамазовы»…
– Кто это сказал? Ты?