Вторая сущность

Родионов Станислав Васильевич

— Круглое катить, плоское тащить, а вертикальное класть горизонтально.

— Вот и действуй, а смуту в коллектив не вноси. А то…

— Что?

— Расстанемся по сокращению штатов.

Язви его в пупок, захотелось и мне сложить губы трубочкой. Правда, у меня она такой жирной бы не вышла. Заместо трубочки предложил ему байку послушать — мне один мужик иногородний рассказал.

— Работать надо! — разозлился Гузь, как индюк какой.

— Да она коротенькая…

…Баечка с тем мужиком произошла. Надо было сократить в конторе одну единицу за ненадобностью. Стали

думать да решать. Иванова нельзя — сродственник самого. Петрова нельзя — анонимщик, жалобами запрудит. Сидорова нельзя — хулиган, еще морду где набьет. Салазкина нельзя — дрянцо человек, на все способен… И так далее и в том направлении. Дошла очередь до этого иногороднего мужика. Человек хороший и порядочный, жаловаться не будет, специалист первый сорт, куда хочешь его возьмут… И сократили. Ну?

Есть люди, которые прямых речей не признают, а подавай им намеки. Для таких моя баечка — что для музыканта балалаечка. Не знаю, чего кладовщик из нее понял, только сердитую трубочку распустил при помощи некоей улыбки. И голосом, которого я и не подозревал, — мягоньким, как свежая ветошь, — проворковал:

— Фадеич, работой твоей я доволен. Но не приставай к Славке.

От такой постановки вопроса у меня в носу засвербило. Это надо ж так носиться с парнем, и только потому, что он сынок туза.

— Отныне молчок. Подавлюсь, а слова ему не скажу.

— Между нами, чем он тебе не понравился?

— Подозрительный шибко, между нами.

— Э, в каком смысле?

— Его, того гляди, злоба задушит…

— Люди разные, Фадеич.

— Какой-то ненатуральный…

— Позер, как большинство молодежи.

— Неприятный, будто осьминог вылезший…

— А ты что, зятем его берешь?

Мне и крыть нечем. Серегины сведения огласить негоже, хотя кладовщик небось все знает. А уж про ноготь и вовсе помалкиваю.

— Коли так, Семен Семеныч, то я этот орешек раскушу.

— Какой орешек?

— Про Вячика-то.

— Каким образом?

— Еще не знаю.

— Вот что, Фадеич. На вверенном мне складе хранятся большие материальные ценности. Кадры должны быть проверенные. Если что узнаешь, сразу сообщи.

Эк перепадец — от увольнения до помощника. А глаза его глядят с холодным намеком: мол, старому дураку захотелось сахарку. Сыщиком надумал заделаться. Да вдруг хлоп меня по плечу с улыбкой шире кузова:

— Фадеич, да ты сам подозрителен!

— Елки-палки, лубяные мочалки.

— Не то хороший человек — не то плохой, не то сейчас живешь — не то от прошлого века остался, не то умный — не то дурак…

— Верно, Семен Семеныч.

— Что верно?

— Все это вместе я и есть.

— Да ты еще и философ.

Слыхал подобное словечко. Философом зовется тот, кто любит размышлять обо всем, что видит. Для дурака это слово обидное, а для умного в самый раз.

— А ты, Семеныч, разве не философ?

— Я кладовщик, — усмехнулся Гузь.

— Этим занята твоя первая сущность, а вторая?

— Какая вторая сущность?

— Товаром занято твое тело, а чем занята душа?

Он посмотрел на меня взглядом, считай уже третьим: первый был при суровом разговоре, второй после

байки, а теперь вот еще один, пронзительный. На эти три взгляда я бы мог дать три совета, весьма ему пользительные: меньше есть, более работать и еще более думать. Вот бы сразу и потощал и, между прочим, в философа бы превратился.

— У меня, Фадеич, душа с телом едины.

— Твое счастье.

— А у тебя они раздельны, что ли? — спрошено с усмешечкой.

— Ага, вроде санузла с ванной. И тело, между прочим, имеет много приятностей. И хорошую пищу, и душ, и квартиру, и одежу… А что я имею?

— Ты разве не тело? — спрошено уже без усмешечки, с недоумением.

— Нет.

— А кто же ты?

— Не знаю.

6

Псих, сынок директора, йог — все это закопать и песочком забросать. Необычно вогнутый ноготь его не давал мне покоя. Ведь недавно видел подобный. А где — отбило. И какой-то голос из моего нутра подначивал: мол, как только вспомнишь, так тебе жуткая тайна и откроется. Чего вспоминать, какая тайна, на хрена мне все это?..

Лектор, который в жилконторе выступал относительно «летающих тарелок» и тому подобного, долго говорил про одну закавыку, называемую интуицией. Вроде бы мозги работают сами по себе, а эта интуиция сама по себе. И мозгам даст сто очков вперед — пока те шевелятся, она уж догадалась.

Тогда я лектору не возразил. Однако этой самой интуиции сто лет в обед. Известна она людям с пещер и называется просто — догадка. Да и пословица есть пригожая: «Думать хорошо, а отгадать и того лучше».

Ученых я понимаю — они хотят вычислить, как эта интуиция срабатывает. На каком таком горючем и с каким таким двигателем. Но ученые пляшут от мозгов. Тогда вопрос. У нас якобы пять чувств, а чем же мы замечаем, допустим, атмосферное давление, электричество в воздухе, лунное притяжение?.. Носом, что ли? А как чувствуем ход времени? Уж не говоря про угадывание чужих помыслов, иногда весьма скрытых..

Или возьмем девицу какую из сивой глубинки да с мизерным образованием. А в любви ее не провести — сразу фальшь в парне ущучит. Как — и сама не знает. Но не рассудком. Сердцем, говорят.

Да что там девицы, когда есть примеры повесомее. Животные, допустим. Ученые говорят, что у них мозги не варят, поскольку их мало. И то: у некоторых и головки-то махонькие. А как же они поступки совершают, и не глупые, между прочим? А как они угадывают пожары, землетрясения, смерть хозяина?.. В Тихой Варежке у одной старухи корова три ночи мычала, как плакала. А на четвертую старуха померла. Чистая интуиция, как родниковая водица.

Нет, тут наши полушария ни при чем. Думаю, что мы понимаем непонятное всем нутром, включая кровь. Главным образом, все недоброе и худое. Радость-то редко кто умеет предугадать. А вот горе или какую пакость… Потому что засело в нас это еще с древнепещерных времен — иначе бы не выжили. Вот теперь от тайного страха и встает шерсть дыбом автоматически. То есть интуиция.

К чему рассуждаю? Кто о чем, а нищий о мыле. Ну а я про ноготь. Второй день хожу и поджидаю, когда это моя интуиция что шепнет. И вспомнилось…