Вторая сущность
Шрифт:
— По отпечаткам пальцев, — подсказал я.
— Весь склад облазили — нет. Да ведь если Гузь его соучастник, то все протер.
— У подлинного Коршунка выведать…
— Два года назад потерял паспорт и больше ничего не знает.
— А по трудовой?
— «Вячеслав» ее в кадры не представлял, якобы утопил. Завели дубликат.
— Ну а по личности?
— Парик и очки снял, усы отклеил, походку выправил, заговорил нормально… Узнаешь?
— По «Запорожцу», — догадался я.
— Бросил.
— Как бросил?
— Груда
Все мои и догадки. Петельников вздохнул и принялся записывать мною рассказанное. Много наговорил, на три листа. Объяснением называется, уж знаю. Когда я расписался, капитан вдруг подмигнул мне, как девице распрекрасной:
— А ведь Гузь на тебя ссылается, Николай Фадеич.
— Это с какой стороны?
— Как на свидетеля, который заподозрил вора.
— Ему теперь выгодно на сбежавшего валить. А хапали они вместе.
— В общем, нужен сбежавший. Иначе Гузь выкрутится. Эх, Николай Фадеич, ты нам помешал.
Я ответил молчанкой, поскольку крыть мне нечем. Это теперь легко обсуждать мои попытки. А под угрозами Вячика, под дулом губной трубочки Семен Семеныча, под насмешками Сергея…
— Почему же Тихонтьевой всего не рассказал? — спрошено вроде бы обычно.
— Это разговор особый.
Опять, стервец, засек утайку, будто во лбу моем вделан телевизионный экранчик. Все видит, не хуже Марии.
— Еще вопрос, Николай Фадеич… Что думаешь о втором грузчике, Сергее?
— Душа парень, ненавидящий Вячика… Подозрению не подлежит.
— И последнее: внизу сидят Гузь с Сергеем, желают тебя проведать. Сделай вид, что кладовщика ни в чем не подозреваешь. Хотим через него выйти на твоего Вячика. Вряд ли они все краденое реализовали.
— Правильное направление.
— Ну, выздоравливай.
— Будет время — заходи.
— Если огурчиком угостишь…
— Грибки есть первый сорт.
— Тогда зайду.
— Только вилку прихвати.
Он ушел, помахав всем рукой. А эти все глядят на меня в две пары глаз — что непосредственный сосед, что третий, перебинтованный. Разговор ли наш их поразил, еда ли маринованных огурчиков? Поэтому жду вопроса соседского, поскольку третий пока помалкивал.
— Кто ж ты все-таки будешь?
— А что?
— И профессор у тебя был, и свинарь, и капитан…
— Хочешь меня распознать через других? А так не умеешь?
— Вроде бы книгу затеял писать, хотя по разговору тянешь на работягу.
— Вот из этой книги и узнаешь, как судить о человеке без справочки.
Конечно, для него закавыка. Люди ходят ко мне разные; говор мой — смесь всего помаленьку, но боле деревенского; одежки опознавательной нет, а сам не называюсь. Выходит, что судим мы друг о друге лишь по платью до по разговору. Пример тому баня: коли все нагишом да молчат, век не узнаешь, кто директор, кто дурак.
— Николай Фадеич, продолжи рассказ, — уже заканючил сосед.
— Ну, кража дефицита идет своим чередом,
Но дверь открылась, и несоразмерная мужская пара как бы втиснулась в палату — молодой и худой, пожилой и грузный.
Семен Семеныч Гузь и Серега, веселый человек. Подошли ко мне чуть не на цыпочках, встали и глядят, как на икону. У кладовщика лицо расстроенное и почти плаксивое — я таким его и не видел. У Сереги морда смурная, хотя я рассказывал в свое время ему байку о негожести быть смурным.
— Что вы, братцы, приуныли, или песни позабыли? Садитесь.
Серега-то сел спокойно, а Гузь руками всплеснул и плюхнулся на стул так, что того и гляди падет сейчас на колени и запричитает, как моя Мария. Вот он как меня любил. Это только цветочки, а ягодки впереди.
В буквальном смысле. Разворачивает Серега бумагу, а в ней цветы-цветочки, забыл их название, длинное и нечленораздельное, — осанистые, цвета бордо, пять рублей штучка. Открывает Семен Семеныч дипломатический чемоданчик и достает ягоды — клубнику. Это осенью-то. Из Африки, что ли, выписал? Да чего не сделаешь для любимого грузчика.
Но любовь еще не кончилась. Серега достает из-за не поймешь откуда коробку конфет — видать, дорогие, поскольку на ней писаны золотом три богатыря. А Гузь из того же дипломатического чемодана выволакивает за лапы пару жареных цыплят — румяных, с корочкой, по рубль пять. Когда сырые.
— Тебе надо поправляться, Николай Фадеич.
— Ешь, Фадеич, — от сердца добавил Серега.
— Может, еще чего принести? — забеспокоился кладовщик.
— На выпивку — рассола, на закуску — солидола, — попросил я.
— Могу и выпивку организовать под видом сока, — загорелся Серега.
— Я тебе дам! — осек его Семен Семеныч.
От таких забот вспучило живот. Чудеса в решете, а горшочек сбоку. Ведь этот самый Гузь послал Вячика вослед, чтобы тот порешил меня! А теперь жареных цыплаков принес для поправки. Неужели он мечтает, что я этих птиц съем? Да они у меня колом встанут в горле.
Частицы и античастицы… Или, как говорит капитан, лопа и антилопа. Так вот он передо мной, античеловек. Попросту — нелюдь. Никогда не поверю, что хороший человек пойдет на преступление. Подлецы их совершают, подлецы. Коли не было бы подлецов, не было бы и преступлений. И когда я слышу, что, мол, преступник исправился, то понимаю так: подлец стал хорошим человеком. А не стал — то жди от него сюрпризов.
Однако виду отрицательного не подаю, чтобы не спугнуть. Поскольку капитану обещал. И даже улыбаюсь душевно, как заправская бортпроводница.