Вторая жена
Шрифт:
— Я рассматриваю две стороны этого состояния. Предлагаю провести двухлетнее наблюдение за отобранной группой с рассмотрением, какие перемены происходят в их жизни. Вывод, к которому мы приходим: это благоприятная фаза жизни.
Я встала, чтобы показать диаграммы, иллюстрирующие показатели достатка, диеты, физические упражнения, пластическую хирургию, духовный рост. Мой комментарий тек в русле статистики и личных отношений, потребительских практик и частных историй.
Барри качал карандаш вверх и вниз между пальцами. Крис оперся подбородком на руку, внимательно слушал и делал заметки. Деб встала и налила кофе. Она поставила одну чашку передо мной. Рука Барри зависла над
— Средний возраст выглядит прямо как курорт, — прокомментировал он без намека на иронию.
Его замечание сопровождалось брызгами крошек, и Деб, схватив салфетку, принялась вытирать стол.
— Следует особо подчеркнуть покупательную способность этой группы, — продолжала я, — которая занижена, по мнению некоторых экспертов. В действительности, масса «серого» фунта огромна, и люди среднего возраста захотят посмотреть нашу программу, особенно, если мы покажем им позитивную сторону.
Крис опять что-то записал. Барри съел второе печенье и вздохнул. Крис оторвался от своих заметок.
— Это интересная тема, но не хватает, — он на миг зажмурился, — четкой возрастной ориентации. Разве мы не говорим здесь: «нам все равно, за тридцать вам или за сорок, все равно вы все — люди среднего возраста».
Пейдж снова и снова изумленно вскидывала брови. Я наслаждалась эффектом.
— Роуз просто появилась из ниоткуда? С ума сойти! — неудобно опершись на подушки с вязанием в руках, она жаждала новых подробностей.
Все прозвучало слишком просто: Роуз пришла, они с Натаном поговорили, я подслушала, Роуз ушла. Но это было совсем непросто.
После пары ложных тревог Пейдж отправили в Народный госпиталь, и я зашла к ней по дороге домой после «Парадокс». Госпиталь был размером с аэропорт и рекламировался как самый современный и хорошо оборудованный медицинский центр. Тем не менее, с контролем системы кондиционирования здесь справиться не могли, и было слишком жарко. А еще я исчерпала последние запасы терпения, разыскивая родильное отделение имени Нельсона Манделы.
Пейдж слушала, ее спицы тихо постукивали. Когда я закончила, она сказала:
— Не смотри на эту ситуацию, как на что-то слишком сложное. — она усмехнулась. — Ты только что описала равносторонний треугольник. — она решительно закрыла петлю. — И Роуз находится на его вершине.
— Я понимаю теперь, что Натан оставил Роуз, не потому, что устал от нее. Он ушел, потому, что устал от самого себя.
— Может быть и так. — она начала новый ряд.
Для Пейдж это занятие стало откровением: «Я не знала, что вязать так интересно».
Плач новорожденных вторгался в наш разговор. Пронзительные звуки из маленьких легких.
— Я вяжу это для моего ребенка. — Пейдж считала петли. — Мне нравится думать, что он будет завернут во что-то мягкое и теплое, что я создала для него своими руками.
— Ты могла бы просто купить шаль.
— Не в этом дело. Отдавать себя детям… десять… двенадцать… четырнадцать…
Женщина с длинными светлыми волосами прошла мимо нас, одной рукой толкая капельницу, а другой обхватив живот. Ткань рубашки сбилась под ее ладонью. Теперь, когда я начала обсуждать эту проблему, мне трудно было остановиться.
— Может быть, она давно думала о Натане. Может быть, ей не хватало его. Я не знаю. Казалось, им так хорошо вместе, Пейдж. Это выглядело так, словно разговор между ними продолжался все эти годы.
Пейдж не была опытной вязальщицей, ей было сложно поднимать спущенные петли.
— Считай, что тебе повезло, это была просто случайная встреча. Прежняя Роуз лучше умерла бы
— А, может быть, она умирает от беспокойства?
— Жаль, что ты не пишешь. Это хорошая тема, к тому же из первых рук. — Пейдж сложила спицы, обернула вязание вокруг них и убрала в сумку для рукоделия.
— Точно, — воскликнула я, — Вот в чем причина. — я еще слишком хорошо помнила крики младенцев в пластиковых контейнерах, которые присоединились к моему крику. — Вот в чем вопрос. Все, что я делаю, вторично. У Натана до меня уже был дом, была семья, были друзья семьи, все эти Фросты и Локхарты. Целая армия прежних друзей и родственников стоит вокруг него стеной. И все, что Натан имел до меня прочно, как камень. И он не собирается это разрушать или терять. — я сделала паузу. — И Роуз тоже.
В моем мозгу словно взорвался муравейник. Как теперь мне справиться с этими мыслями? Я посмотрела на свои руки.
— Я не жалуюсь, просто говорю.
— Нет, ты жалуешься, — заметила Пейдж. — Но это нормально. Ты можешь пожаловаться мне. А я тебе скажу, что Роуз ни при чем. Ты наговариваешь на нее без причины.
— Мне жаль, — сказала я. — Я не хотела тебя беспокоить. Но мне так хотелось с кем-то поговорить.
— Ты не забыла одну вещь? — Пейдж положила руку на живот. — У него без тебя не было бы близнецов. Думаешь, они ничего не значат для него? Это не вторично. Или я что-то не понимаю? Кстати, ты будешь крестной новорожденного.
— О! — крестная мать означало признание, почетное место в иерархии. — Спасибо, Пейдж.
Когда у Сэма с Джилли родилась Фрида, дедушка Натан просто светился от счастья. Он хотел знать ее рост и вес, хорошо ли она ест и спит, носит ли она комбинезончик, который он ей купил? Сама беременная, я слушала Натана вполуха. Я никак не ожидала, что он будет так суетиться, но тем не менее, это так и было. Зато он не стал поднимать шума из-за распределения мест на крестинах. Вот это, по моему мнению, было слишком.
— Мне жаль, дорогая, — извинился Натан. Он выглядел каким-то неуклюжим. — Сэм и Джилли считают, что будет лучше, если ты не будешь сидеть с семьей.
Не надо иметь много ума, чтобы понимать, какие разговоры велись у меня за спиной.
Я схватила его за руку:
— Почему ты не защитил меня, Натан? И пытался ли ты вообще?
Он присел на корточки возле моего стула.
— Конечно, Минти, я боролся бы за тебя, как лев. Но это слишком сложная ситуация.
Что именно было сложным? Все были в курсе его развода и второго брака.
— Ты стыдишься меня? — слова просочились сквозь мои стиснутые зубы.
— Нет, нет!
Но я знала, что этот вопрос выявил истинное положение вещей. Натану было стыдно.
— Где ты будешь сидеть?
— Впереди.
— Вместе с Роуз, хочешь сказать?
— Она бабушка, — сухо ответил он.
В беременности мало хорошего. На самом деле, в беременности нет совсем ничего хорошего. Кроме одного: можно плакать сколько угодно, и я готова была этим воспользоваться. Я повернулась к нему, слезы текли по моим щекам, и я прошептала:
— Я знаю, твоя семья ненавидит меня.
Покинутая Натаном на задней скамье деревенской церкви под Батом, с парой подушек под спиной, я была под неусыпным надзором многих глаз. Кто-то, вероятно, желал, чтобы я пала на колени (при моем-то сроке в тридцать три недели) и возопила: «Я прошу прощения за мои грехи». Каждый почувствовал бы себя лучше, даже самый закоренелый грешник. Но меня так и подмывало встать и объявить: «Натан не был счастлив с Роуз. Он говорил мне это снова и снова. Слушайте все! Я спасла его».