Вторая жизнь Арсения Коренева
Шрифт:
— Да минут десять, может пятнадцать, — сказал я, направляясь к двери третьей палаты.
[1] АХЧ — административно-хозяйственная часть.
[2] Бытовой газ не имеет ни запаха, ни цвета, поэтому для безопасности людей специально проводят его одоризацию. Газу придают специфический запах, похожий на запах тухлых яиц, для чего в большинстве случаев в качестве одоранта используют бесцветную жидкость этилмеркаптан, метилмеркаптан или пропилмеркаптан. Резкий запах подсказывает жильцам, что произошла утечка.
[3] «Cito» с латинского переводится «срочно».
[4] Острый инфаркт миокарда
Глава 4
Лежит… Хотя что я ещё ожидал увидеть? Пляшущего гопак Паршина с торчавшей изо рта трубкой? Трубка торчит, а Паршин лежит. Лежит в коме. Та же картина, что и позавчера, только щетина подросла. Интересно, кто-нибудь его бреет?
Три соседние койки аккуратно заправлены. Палата четырёхместная, а реанимационное мероприятия, получается, требуются одному на всю больницу. Да и тот скоро тоже освободит свою койку. Только выпишут его не в терапию, а в морг, а потом уж и на кладбище.
Если, конечно, у меня ничего не получится. Опыт использования ДАРа у меня не слишком большой, пока только пользовал маму да тётку. Ну и собачонку. С другой стороны, абсолютное здоровье — это вам не хухры-мухры, это был хороший такой экзамен и для меня, и для подарка Рафаила, который мы оба выдержали с честью. Во всяком случае, хотелось в это верить, поглядим, как будет у матушки со здоровьем дальше.
А пока желательно не затягивать — свалить мне отсюда нужно до появления заведующего отделением. Иначе всё может закончиться скандалом, вплоть до докладной Настину, а там ещё неизвестно, какой будет его реакция на моё самоуправство. Могу запросто вылететь из интернов. Хотя и дежурная сестра может проболтаться своему заведующему, мол, приходил тут интерн… Но отступать уже поздно, надо дело делать.
Я встаю в изголовье, бросая взгляд на дверь с непременным мутно-волнистым стеклом, за которым не наблюдается никакого движения, прикладываю правую ладонь на короткостриженую голову, пальцами левой руки сжимаю запястье правой, активируя браслет.
«У меня всё получится, у меня всё получится» — повторяю я про себя словно мантру под ритмичный звук помпы, качающую дыхательную смесь в лёгкие пациента. Почему бы и нет, если получилось — во всяком случае я верю в это — излечить у мамы не только ревматоидный артрит, но и…
— Х-х-х-р-р-р…
Я непроизвольно дёргаюсь, отпрянув от захрипевшего больного. Но, похоже, это всего лишь какой-то непроизвольный спазм, возможно, из-за трубки в горле. Ладно, если такое ещё повторится, постараюсь не обращать внимания.
Снова кладу ладонь на голову. Закрыв глаза, сосредотачиваюсь, мысленным взором вижу под черепной коробкой мозговую оболочку, изменившую цвет под влиянием пропитавших её патогенных бактерий на желтовато-зелёный. Менингококки или пневмококки? В общем-то, неважно, моя задача — уничтожить инфекцию, выжечь её из мозга калёным железом.
Короткие
Чувствую, как по многочисленным «паутинкам» в лежащего передо мной человека перетекает моя жизненная энергия. Хватит ли её для того, чтобы изничтожить всю эту гнилую микрофауну, прежде чем она окончательно иссякнет?
Я стараюсь не думать о том, что могу и сам умереть, если жизненная энергия покинет меня полностью. Хоть об этом и не упоминалось в «Руководстве», но логика подсказывала, что, если я иссякну, то мой организм может этого и не пережить.
Время для меня перестаёт течь, я застываю в нём, словно комар в капле смолы. Для меня всё в этом мире, в этой Вселенной перестало существовать, я как робот, методично, сантиметр за сантиметром освобождаю мозговую оболочку этого работяги, примерного мужа и отца Паршина, от проникшей в неё мерзости.
Когда же поток энергии прекращается, «паутинки» гаснут и исчезают. Что, всё?! Ощущение, что за это время вообще не сделал ни одного вдоха-выдоха. Я едва поднимаю будто налившиеся свинцом веки, и тут же чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. То ли настоящая, то ли всё ещё отзвук болезни пациента, от которой я его, надеюсь, успешно избавил. Успеваю схватить стоявшую под кроватью утку, в которую тут же выблевываю весь свой завтрак.
А ещё несколько секунд спустя периферийным зрением вижу, как распахивается дверь, и кто-то в белом влетает в помещение.
— Арсений Ильич, что с вами?! — слышу я встревоженный голос медсестры. — Вам плохо?
— Прошу прощения.
Голос какой-то сиплый… Ну да, связки от рвотного рефлекса словно наждаком продрало. Я вытираю носовым платком выступившую на лбу испарину, а затем и губы. Во рту будто кошки нагадили.
— Наверное, на завтрак съел что-то не то.
Паршин лежал неподвижно, грудь его под попискивание датчиков и шум качающей смесь помпы едва заметно вздымалась, так и не поймёшь, получилось у меня что-нибудь или это всё было плодом моего больного воображения… Вообще создавалось ощущение, что он просто спал, хотя с виду вроде бы ничего не изменилось.
Мне же было реально хреново. Ноги и руки дрожат, как у алкаша, не нашедшего чем опохмелиться, а тошнота снова подступает к горлу, хотя блевать могу теперь только, наверное, желчью.
— Пойду я, наверное, — сиплю я, хватаясь за спинку кровати, чтобы не упасть. — Только сначала утку в туалете ополосну.
— Да идите уж, сама ополосну, — машет рукой медсестра. — И так вон на ногах едва держитесь. Может, вам угольку активированного дать? У меня есть.
— Да не нужно, само пройдёт… Вы уж не говорите Анатолию Борисовичу про мой конфуз, хорошо? А лучше вообще не говорите, что я приходил.