Вторая жизнь Эми Арчер
Шрифт:
– Ладно. Назови прозвище, которое для меня придумал мой муж.
– Какое, их же два? – не задумываясь, переспрашивает девочка.
Ее легкомысленный тон выводит меня из себя, как и то, что она знает про мои два прозвища. Брайан иногда называл меня Зайкой: когда был пьян, хотел секса или надеялся чего-то добиться, но обычно он звал меня Дабс. Это считалось веселым прозвищем, однако в нем чувствовался скрытый упрек. Дабс. Отдел Скотленд-Ярда, где снимают отпечатки пальцев. Кончай, мол, допрашивать, отвяжись.
Я так изумлена тем, что малышка знает
– Опять угадала? – Либби поднимает брови, словно старается убедить меня не верить собственным ушам.
Девочка с облегчением улыбается и кивает мне.
– Спрашивай дальше, – говорит она.
– Как Эми сломала ногу?
И снова ни тени колебания, ни нотки сомнения в голосе.
– Я сломала не ногу, а руку. Мы с Даной залезли на дерево за теннисным кортом в парке. Я упала. А Дана побежала за тобой.
Глаза у нее сияют. Сначала мне кажется, что это вызов, но я вижу в них кое-что еще: мольбу о признании.
Закусываю губу, наклоняюсь и заглядываю пришелице в глаза. Цвет и разрез такие же, как у Эми. Я называла их «говорящими глазами». Теперь они стали еще выразительнее, появился новый оттенок, который я не могу определить и перед которым трудно устоять.
– Что с тобой случилось? – спрашиваю я.
– «С тобой»? – переспрашивает Либби. – Значит, верите ей?
Я не отвечаю и, не сводя глаз с девочки, повторяю вопрос. Лицо у нее затуманивается грустной сосредоточенностью, брови хмурятся.
– Я… точно не помню. Но кажется, я умерла.
Слова будто пронзают меня. Конечно, она не Эми – этого не может быть, – но услышать подтверждение самых страшных моих подозрений из уст, так похожих на дочкины, невыносимо. Я разрываюсь между желанием обнять ее и оттолкнуть.
– Извини. Я не верю в привидения.
– Эсме не привидение, – говорит Либби, обнимая девочку за плечи. – Она Эми. Ее реинкарнация.
Часы в прихожей бьют полночь.
Снопы искр и тлеющих красных углей взлетают в небо, взрываясь с ревом, от которого содрогается земля. Свет и тьма, обгоняя друг друга, несутся по небу к парку. Длинные тонкие пальцы голых деревьев тянутся к свету, а затем снова тонут в темноте.
В полосах теней, на грани со светом, разрывая мне сердце, мелькает образ Эми. А в промежутках на меня смотрит лицо Эсме – с широко распахнутыми глазами, умоляющее, счастливое.
Она стрелой проносится мимо меня в коридор. Я так потрясена, что не успеваю задержать девочку, а она забегает на несколько секунд в гостиную, выскакивает оттуда и взлетает наверх по лестнице.
– Хочу посмотреть мою комнату! – кричит.
Либби входит в коридор, захлопывает за собой дверь и бежит следом.
– Эсме! Пожалуйста! – кричит она. – Ты обещала! Нельзя же так сразу!
Но Эсме не останавливается. Наверху она сразу же, без колебаний, сворачивает к комнате Эми. Отворяется дверь. Радостный вопль! И тут же – разочарованное фырканье.
Я стою в прихожей и хлопаю глазами, не в силах двинуться с места; держусь рукой за
– Ты у меня все переделала! – кричит сверху Эсме. – Будто я тут и не жила никогда.
Отталкиваюсь от стены, глотаю воздух и поднимаюсь по лестнице со всей быстротой, на какую способна.
– Пожалуйста. Не входите, умоляю!
Либби стоит в дверях спальни, словно боится вторжения. Я проталкиваюсь мимо нее и вижу, что Эсме лежит на кровати лицом вниз, одной рукой вцепившись в подушку, а в другой сжимая замызганного Багпусса. Ящики комода выдвинуты, дверца шкафа приоткрыта.
Мое раздражение оттого, что кто-то вломился в комнату Эми, тонет в потрясении от вида живой, настоящей белокурой девочки, лежащей на ее кровати. Ноги будто прирастают к полу.
– Ничего нет! – всхлипывает Эсме, уткнувшись в одеяло. – Где мои постеры? Диски? Одежда? И стены перекрасила. А я бежевый вообще не люблю. – Она поднимает голову. – Ты будто хотела, чтобы обо мне тут вообще ничего не напоминало.
– Эсме, ну пожалуйста, – говорит Либби. – Уверена, это совсем не так. Давайте-ка все успокоимся!
Девочка поворачивается к нам и садится на кровати. Лицо у нее кривится от слез и злости.
– Как ты могла, мама?
Либби вздрагивает – как и я.
– Я… не знаю, – шепчу я. – Не могла оставить…
Я почти не верю, что пытаюсь оправдаться, но ее вспышка гнева – всего лишь эхо той, которой разразилась я сама после того, как Брайан вынес все ее вещи из комнаты. Я виновато запинаюсь.
– Хоть он остался. – Эсме берет Багпусса на руки и покрывает поцелуями. – Ты его купила, когда у меня была ветрянка.
Она права. Я невольно киваю и открываю рот, но говорить не могу. Поерзав на кровати, Эсме садится спиной к стене. Игрушка – на коленях. Перед глазами встает образ Эми – беспомощной, больной, ждущей моей заботы, – и меня пробирает дрожь.
– Я терпеть не могла ветрянку, – говорит Эсме. – Не потому, что чешется, а из-за пятнышек. Хотела полоски. Как у Багпусса.
И снова она права. От этой точности мурашки по коже. Ребенок не может помнить все эти подробности, и, однако же, они с такой непринужденностью слетают с ее губ. Откуда она знает все эти как будто самые обыкновенные, но такие личные детали? Потрясающе. Но пугает: слишком, слишком точно. Я боюсь Эсме – той, кто она есть, и точно так же боюсь того, что она может оказаться еще кем-то. Это невозможно, нелепо, но…
– Пойдемте вниз? – Либби берет меня за руку. – Наверное, нам всем будет легче, если поговорим там.
Эсме первой входит в гостиную и садится в кресло, прижимая к груди Багпусса. Взгляд ее бегает по всей комнате – жадно, пытливо, словно она играет в «найди пять отличий». Почти все изменилось: отделка, ковер, диван, – но мне кажется, что глаза девочки задерживаются на том, что осталось прежним: на облупленной патине кофейного столика, на оловянной фигурке цветочника георгианских времен, на широких окнах, на блестящей черной колосниковой решетке.