Второе апреля
Шрифт:
Юлька. А на меня раз «Запорожец» наехал (целует его). Но что это за машина — «Запорожец»?! Под такую попадать — только время терять... А мы с тобой, как выучимся на техника, «Москвичика» купим. Правда?
(Целуются.)
Появляется старуха дворничиха с метлой.
Дворничиха. Ну чего расселись на Малышевых цацках?
Юлька. А мы, теть, голубей смотрим...
Дворничиха (подметая, философствует). Чего в них хорошего. В теперешних-то голубях... А ну, вставайте...
Костя. В теперешних? Хм... (Они с Юлькой уходят, держась за руки.)
Дворничиха (задумчиво). Раньше голубей было гораздо больше, но
Сколько-то секунд еще раскачивается пустая качалка, и вот появляются Саша и Ира.
Саша. Ты что, всерьез принимаешь? Эту чушь собачью!
Ира. Я ничего не знаю. Просто я тороплюсь... Мне еще надо...
Саша. Куда? Ну что с тобой? И как-то все сразу валится... И ты от меня отдалилась на семьсот тысяч километров.
Ира (грустно). На семьсот тысяч километров... По-моему, на земле даже нету места, которое было бы так далеко. Вот когда я тебя слышу, я совершенно забываю. Наверно, потому, что я женщина, ну, баба... Но ведь все равно...
Саша. Что ты забываешь?
Ира. Ну все! Ну что у нас сегодня дома было, с дядей Яшей. У него был ужаснейший приступ. Я боялась — второй инфаркт... И как ты мог! Против такого человека! Он же просто горит тут у вас. Он не женился даже... Все, все в работе! И сейчас опять ушел. Я его уложила, а он ушел. Как же ты мог?!
Саша. Ну я не знаю, что тебе сказать.
Ира. Это я не знаю... Нет, я скажу. Мне все объяснили... Ты подал на него какое-то заявление! Это низко, между порядочными людьми так не делают. Я не думала, что ты так можешь сделать! (Плачет.) И оказывается, чтобы прикрыть какую-то фальшивку. Вот этот старый рабочий пишет... в газете...
Саша (потухшим, очень спокойным голосом). Оказывается...
Ира. Для чего ты написал?
Саша. Как для чего? А как ты думаешь: для чего?
Ира. Я не знаю... Но все равно — гадко!
Саша. Так узнай! Всю правду! Я рассчитывал, что твоего дядю снимут. А меня назначат на его место. Сразу главным начальником! С окладом четыреста двадцать рублей! И запишут в книгу почета (он уже почти орет). И выдадут медаль «За отвагу на пожаре».
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Стрела с надписью: «Ремонт. Вход в клуб через черный ход». Перед занавесом стоит скамейка, на ней Сухоруков сидит курит. Появляется Саша и, заметив врага, поспешно поворачивает назад.
Сухоруков. Малышев, на минутку!
Саша (сухо). Здравствуйте, Яков Павлович.
Сухоруков. Ты что, правда желаешь мне здравствовать? Или просто так, автоматически? (Саша молчит.) Тогда ты лучше говори: «Привет». Оно вернее и ни к чему не обязывает.
Саша. Нет, почему же... Здравствуйте...
Сухоруков. Ну, если так, то очень тебя прошу, закинь свое заявление куда-нибудь подальше и иди домой...
Саша. Боитесь?
Сухоруков (грустно). Дурак ты все-таки... Бедная Ирка! (Саша порывается уйти. Сухоруков хватает его за рукав и насильно усаживает.) Нет, погоди! Ты в самую точку попал: я тебя ужасно боюсь, прямо дрожу...
Саша. Что вам от меня надо?
Сухоруков. Чтобы ты вот сел и послушал. А то ты уже точно знаешь, что вся правда, какая только есть на земле, вся она у тебя в кармане... Больше ни у кого ее нет. (Саша опять порывается встать.) Так вот насчет того, что я тебя боюсь...
Саша. Ну не боитесь...
Сухоруков.
Саша. Ну и что?
Сухоруков. А ничего. Сухари себе заготовил. Две торбы сухарей бабка Маня мне насушила. Но неотлаженные турбины я сдавать все-таки не стал... А говоришь, тебя боюсь? С твоими небесными глазами.
Саша. Ну не боитесь, и ладно.
Сухоруков. Да нет, не ладно. Вот ты хороший человек, голубоглазый, а самых простых человеческих чувств не понимаешь. Просто жалко же мне... И нравишься... Я именно таким своего наследника представлял...
Саша. Чего меня жалеть?
Сухоруков. Да не тебя мне жалко, что тебе такого особенного сделается! Мне самому на себя противно смотреть будет, на Иркины вопросы отвечать, если я тебя сегодня задавлю. А ты меня в такое положение загоняешь, что некуда деваться, надо бить. Потому что от этого твоего шума дело шатается. Этим трансформатором целое ведомство замарано, оно не простит...
Саша. Ведомство? Оно?
Сухоруков (словно бы не слыша). Ты для меня не противник, я тебя соплей перешибить могу. Но жалко мне и тошно. Можешь ты понять? Человек ты или кто?
Саша. Я только понимаю, что вам нужно замять эту липу. И вам опасен этот разговор и шум.
Сухоруков. Опасен. Только не мне, а делу. Подумаешь, вот он, ах, благородный юноша, он смело бросил в глаза негодяю начальнику горькие слова. Не побоялся, понимаешь, ради пользы народа. Так вот и я, голубчик мой. Тоже для пользы народа. У тебя в твоей шевелюре столько волос нету, сколько я объектов понастроил для этой пользы. Но я, мальчик, должен стараться не только для этой самой пользы! Но и для уголовного кодекса должен стараться, он любит порядок, а в снабжении, например, порядка нету. И для финансовых органов должен стараться, они любят ажур, и для Павлищева из райкома, он любит мероприятия, воскресники, например. И для вас, дураков, стараться — вы любите зарабатывать и жить под крышей, независимо от системы кредитования и техснабжения. И для всего этого я должен быть, когда надо, и злой и лукавый, и запрягу тебя, и поломаю, если потребуется, как ты мне ни симпатичен. Перешибу, если будешь болтаться под ногами. Потому что дело! Мое! Кровное! Ясно?
Саша. А для чего оно тогда, ваше дело? Все вообще для чего? Должна же быть цель? Не вообще там цель, а вот в частности! А я не верю, чтоб было зло для добра. Брехня для правды! Я такого не видел и не верю!
Сухоруков (почти кричит). А что ты видел? За что ты отвечал головой? Да не одной своею, а многими! Вот ты будешь кричать — начальство то, начальство се, свое кресло защищает. А все начальство, мальчик, сегодня работает будто в стеклянных кабинетах. Каждое движение со всех сторон видно — снизу, сверху! Отовсюду. И отовсюду смотрят. И спрашивают. И судят! Попробовал бы!