Второе дыхание
Шрифт:
Хлопнула дверь — вернулся отец. Она молча собрала поесть, не спрашивая, достала из буфета початую бутылку самогона.
— Что, Маша, невесела? Что нос повесила? — спросил отец. — Пойди поищи в кармане. Там тебе отрез крепдешина.
— Оставьте! Ничего мне не нужно.
— Напрасно брезгаешь. Не награбленное, не ворованное. На свои деньги куплено. На заработанные.
— Да… — горько повторила Маруся. — На заработанные…
Вечером пришел Фридрих пялить на нее свои оловянные глаза. Он постоянно
Обычно, когда приходили гости, Маруся старалась найти себе работу на кухне. И сейчас она ушла туда и принялась с ожесточением тереть закопченные кастрюли.
Фридрих поплелся за ней.
— Вы не хотель меня видеть?
— Хотель, хотель! — сердито ответила Маруся. — Нужен ты мне! Всю жизнь мечтала!
Фридрих, не понимавший тонкостей чужого языка, самодовольно таращил глазки и выпячивал грудь.
Маруся с радостью ушла бы из дома. Но уйти было некуда. Оставалось терпеть и мечтать.
…Вот в кухню врывается Сережка. Он впрыгивает прямо в окно — подумаешь, второй этаж! У него автомат и гранаты, но он боится ранить ее и бросается с голыми руками на Фридриха… Унтер сильнее, он взрослый мужчина, он задушит Сережу!.. Тогда она хватает большой кухонный нож и…
— Фрейлейн порежется, — говорит унтер. — Не надо так… так сердито чистиль ножи!
Она принимается за сковородку.
…Вот Сережа приводит Марусю к партизанам. «Я ручаюсь за нее, — говорит он командиру. — Это ничего, что отец… Она наш человек, настоящий». Тогда ей дают автомат, и она стреляет, стреляет, и вот уже кончается диск…
В кухню заглядывает отец. Он подозрительно косится на немца, и тот, хоть ни в чем не повинен, — смущенно моргает белыми ресницами и хрустит пальцами. Она возвращается в комнату. Теперь ей некуда спрятаться от настороженного взгляда отца и оловянных глазок Фридриха. Лучше бы отец ее не любил.
За окнами фыркнула и остановилась машина. Жалобно скрипнули ступеньки под чьими-то сапогами. Сапог много. Значит, снова будут пить самогон и ее, наконец, оставят в покое. Если только не перепьются, как в прошлый раз.
И — кто знает? — случись в тот день обычная попойка, может быть, все сложилось бы по-другому. И долго пришлось бы еще Марусе ходить на базар, менять оккупационные марки на картошку и прятать лицо от бывших знакомых…
Вышло иначе. В комнату ввалились офицеры. Главный — высокий, с глубоко посаженными глазами, — не здороваясь, уселся и кинул на стол свою черную фуражку. Он был совершенно лыс, но лысина делала его голову не смешной, а страшной и похожей на череп с черной фуражки.
Маруся не разбиралась в немецких чинах, однако по тому, как вытянулся Фридрих, мгновенно утратив снисходительный и самодовольный
— Да, господин штандартенфюрер. Понимаю, господин штандартенфюрер. Слушаюсь, господин штандартенфюрер.
Остальные офицеры — двое тощих и один поплотнее, — были проще и, наверное, пониже чином. Маруся к ним не приглядывалась. Лысый что-то сказал по-немецки. Тот, что поплотнее, отстегнул планшет с картой и, плохо выговаривая русские слова, начал терпеливо объяснять отцу:
— Их штаб есть на Аспорт. Надо ходить маленьким дорогам, делать эти… клещи. Эйнзатцгруппа — это есть карательный отряд, ждет Алушта. Надо, как это, сейчас ехать, быстро ехать, скоро ехать!
— Спросите его, знает ли он окольные тропы к Аспорту, — сказал вдруг лысый на чистейшем русском языке.
— Конечно, господин штандартенфюрер! — отец наклонился над картой. — Тут проходит одна… а вот и другая. Я эти места…
— Тогда одевайся, — перебил его лысый.
Маруся тоже хорошо знала эти места. Помнила каждый поворот глухих тропок, по которым ходила только она да олени. И еще отец…
Отец… Она знала, что он предатель, жила у него, ела его хлеб, но не смирилась, потому что смириться с этим было нельзя. А то, что он собирался сделать сейчас, казалось ей чудовищным святотатством. И она почувствовала, что лучше умрет, чем даст отцу повести этого лысого зверя тропинками доверчивых оленей к лагерю партизан. В тех местах у нее была любимая скала, и ей нравилось, стоя на самой вершине, подставлять ветру разгоряченные щеки. Внизу блестел купол монастыря, напоминая какую-то старинную волшебную сказку…
Теперь этот лысый прикажет поставить на ее скалу пулемет, может быть, пушку, и…
Если бы в ее силах было уговорить отца! Если бы она могла вцепиться лысому в его тощее морщинистое горло! О, если бы Маруся могла этим спасти Сережку и его друзей… Ну да, Сережку! — она ведь не сомневалась, что Сережка у партизан.
— Быстренько собери мне чего-нибудь в дорогу, — сказал отец.
Она вышла на кухню нарезать сала. Под ножом противно скрипела крупная серая соль, облепившая шкурку. Подошел отец, приподнял пальцем ее подбородок.
— Что опять невесела? Материал все-таки забери.
— Страшно одной оставаться, — сказала Маруся и умоляюще посмотрела на отца. — Возьми меня с собой!
— Ну-ну! Глупости! Завтра к вечеру вернусь!
Тогда Маруся направилась к Фридриху, покачивая на ходу бедрами и сама ужасаясь своей испорченности.
— Вы ведь не оставите меня одну, я буду бояться, — громко сказала она и улыбнулась.
Фридрих в волнении хрустнул пальцами и выпятил грудь.