Второе пришествие
Шрифт:
Гюнтер разделся и лег. И тут словно плотину прорвало. В состоянии между сном и явью с небывалой четкостью и ясностью обрушился поток воспоминаний. Но сейчас Гюнтера интересовали не образы прошлых существований, а то, что им предшествовало: ничто. Он вновь увидел загадочное небытие — черную завесу, за которой скрывался потусторонний, трансцендентный мир. Гюнтер окончательно уверовал, что он пришел оттуда. Каким-то образом он нарушил таинственные затворы небытия и, овеществившись, проник в осязаемый, трепещущий светом предметный мир. Так родился Бог.
Итак, он — мессия, спаситель человечества. Гюнтер
В качестве коммивояжера он побывал во многих странах и видел, как технический прогресс, рост материального благополучия сопровождался у людей утратой идеального смысла жизни и нравственных целей. Смерть нравственная — страшнее смерти физической. И Гюнтер проникся великой жалостью к человечеству. Нет, не случайно послан он в эти духовно сумеречные времена.
Весь остаток ночи Гюнтер с бьющимся сердцем, одолеваемый еще кое-какими сомнениями, ходил из угла в угол. Под утро, когда городок еще спал, Гюнтер уложил в саквояж нехитрую одежду, в какой мессия был на Земле две тысячи лет тому назад, и покинул гостиницу. На пустынном берегу, вдали от людских взоров, он опять оделся в евангельскую одежду и решил еще раз проверить себя.
Справа, километрах в четырех, белели знаменитые Дуврские меловые скалы. Море рокотало, бросая на каменистый берег тяжелые волны. Гюнтер, только что осознавший себя богочеловеком, поднял руку и повелел волнам усмириться. И море повиновалось. Лишь мелкая рябь, похожая на рыбью чешую, блестела под косыми лучами восходящего солнца.
Гюнтер без малейшей опаски ступил на зеркальную гладь и зашагал, ощущая приятный холодок от просочившейся в сандалии воды. Сами сандалии погружались всего лишь на два-три миллиметра. Под ними, в многометровой прозрачной глубине, плавали рыбы, шевелились водоросли.
Гюнтер все дальше уходил от берега — туда, навстречу встающему солнцу — солнцу восходящего Бога. Он ощущал себя таким же свежим и могучим, как этот бескрайний синий океан. Он хмелел от сознания таящейся в нем неизмеримой божественной силы. Каждая клетка его земного тела трепетала от радости вещественного бытия…
Этим утром из мира ушел коммивояжер Гюнтер Шмидт, а через день на земную арену выступил Иисус Христос.
Сейчас, укрывшись в марсельской гостинице и пытаясь трезво оценить свои первые шаги, Иисус все чаще признавался себе, что еще тогда к его стремлению спасти человечество примешивалась изрядная доля тщеславия, мальчишеское желание прославиться.
Прославиться-то он прославился. Но как?
На берегу Черного моря Бога не признали. После встречи с Вилли Менком Бог был пошлейшим образом посрамлен, а на симпозиуме ученых — унижен.
“Феномен, — горько кривя губы, часто повторял про себя Иисус оскорбительное слово, придуманное учеными. — Я всего лишь жалкий феномен, материальный объект для изучения”.
Но еще унизительнее звучало другое, совсем уж язвительное словечко — мутант. Иисус слышал в нем даже что-то похожее на лошадиное ржание. Как будто Бог — образчик удачного скрещивания!
Самолюбие Иисуса страдало как никогда. Два начала, как две стихии — огонь и вода, боролись в его душе. Может быть, он в чем-то, с большой натяжкой, и согласился бы с учеными. Но самолюбие! Оно-то
“Не на того напали, господа ученые! — мысленно восклицал Иисус. — Вам ли объяснить мое происхождение? Я не такой, как все! Отступать мне некуда, ибо я Бог! И буду нести свой крест до конца”.
Однако прошедшая ночь, когда он более честно оценил свою родовую память и опыт промелькнувших, как на экране, веков, не прошла бесследно. Иисус временами и очень смутно осознавал, что в мир он идет на этот раз надломленный, с глубокой внутренней трещиной. В глубине души зрело безбожие, все более определенной становилась мысль о необходимости бороться с рабской и принижающей человека идеей Бога. Во имя спасения того же духовного богатства человека…
Несколько дней Иисус не выходил из гостиницы, находясь в подавленном состоянии духа. Вскоре, однако, стал проявлять интерес к миру. Да и бури уязвленного самолюбия утихали.
Однажды Иисусу попалась испанская газета (Бог знал все основные языки мира), где он не без удовольствия прочитал фантастический рассказ о самом себе. Назывался он “Чудотворец из Сахары”. Эпиграфом были взяты загадочные слова Саврасова: “Вероятно, мутант”. Автор с живописными подробностями, с остросюжетными поворотами, к которым Иисус всегда был неравнодушен, повествовал о том, как во время испытания французами атомной бомбы в Сахаре одна беременная женщина очутилась вблизи взрыва. Она не только чудом уцелела, но родила и вырастила совершенно здорового мальчика, у которого произошли мутационные сдвиги в наследственном механизме. Небывалая, впервые встретившаяся на Земле генетическая структура дала ему впоследствии возможность возбуждать экстрасенсорные (недоступные чувственным восприятиям) силовые поля. С их помощью мутант, объявивший себя Богом, творит сейчас чудеса.
Рассказ позабавил Иисуса. Еще больше рассмешил его комментарий видного испанского биофизика. Тот отметил, что основная фантастическая посылка автора о связи непредвиденных генетических сдвигов с экстрасенсорными полями не лишена научной основы.
“Какая восхитительная ученая галиматья”, — рассмеялся Иисус. Как физик-теоретик и отчасти физиолог он знал предельные энергетические возможности живой клетки и понимал всю абсурдность слова “мутант” в применении к его чудесам. Нет, эти ученые-христологи погрязли в болоте материализма и не способны ни на миллиметр приблизиться к разгадке Христа. О какой разгадке может идти речь, если и от самого Бога, в его вещественно-человеческом воплощении, тайна происхождения скрыта мистическим покрывалом.
Иисус вновь почувствовал уверенность и прилив сил. Мир земной с христологами и менками не победил его, Не поколебал его убежденности в божественном происхождении и в стремлении продолжать свою миссию. Еще не все кончено. Он еще раз попытается вернуть человечество на путь нравственных исканий!
Луиджи Мелини. Возрождение из пепла
Первого августа в ночном небе Италии развернулось редкостное по красоте, почти немыслимое для южных широт световое представление — северное сияние. Грандиозные семицветные полотнища полоскались в высоте, как флаги, и затмевали своим блеском сиротливый серп луны.