Второе сердце
Шрифт:
Тарасов, услышав полуденный выстрел пушки, поспешно встал из-за стола, вышел в приемную, «Я — за Романом!» — обронил на ходу Тамаре, рассматривавшей иллюстрированный журнал, и — в коридор, и — по коридору к лифту.
В приемном покое дежуривший сегодня Иван Иванович Соколов заполнял историю болезни. Лицо Романа, сидевшего на белом стуле перед белым столом, показалось Виктору осунувшимся, словно после бессонной ночи.
— Год рождения?
— Две тысячи пятьдесят второй.
— Место работы?
— Член Союза композиторов.
Тарасов пожал влажноватую ладонь Романа, подхватил его сумку, взял со стола листок истории болезни («Я сам, коллега, не беспокойтесь…»)
— Как ты себя чувствуешь? — спросил его, нажимая кнопку вызова лифта.
— Как обычно в последнее время. Не хуже, не лучше.
— Спал сегодня? — спросил, выходя из кабины остановившегося на пятом этаже лифта.
— Спал.
…Тамара шумно вспорхнула навстречу.
— С прибытием к нашим пенатам, Рома!
Они привычно расцеловались.
— Тамарочка, сообрази нам по чашке чаю. Ему — некрепкого.
Никаких указаний больше не требовалось: старшая сестра отделения Валентина Петровна еще вчера вечером доложила, что палата подготовлена.
Допив чай, Роман переоделся, и Виктор, убрав его костюм и ботинки в шкаф, рассмеялся:
— Новобранец Петраков! Прошу следовать за мной!.. Кстати, где твои книги? Что читать будешь? В нашей библиотеке — не густо.
— Обойдусь пока.
— А кассеты для мага захватил?
— Понадобятся — попрошу отца — принесет.
— Ну, тебе видней.
Они прошли в конец коридора, Виктор толкнул крайнюю слева дверь и ввел приятеля в палату.
— Вот апартаменты твои… Туалет здесь. Кнопка вызова дежурной сестры — над койкой. Как пользоваться ТВ, ВТ и магом — учить не буду. А вот относительно койки… Смотри сюда: синий рычажок — для подъема изголовья, красный — для поворота лежака вокруг продольной оси, белый — для управления движением. Койки у нас универсальные, с самоходом. Для загородных больниц удобные, где есть съезды с этажей в сад или парк — подышать свежим воздухом. На случай дождя даже тент натянуть можно — вон тот рычажок. А в нашей клинике… Ну, по коридору, на худой конец, сможешь покататься, если захочется. Так, вроде все. Обживайся, брат. Теперь дело за… дело времени теперь… Устраивайся. Журналы можешь посмотреть — свежие. Что потребуется — заходи прямо ко мне.
— Ступай, Виктор, ступай…
После того случая на школьной спортплощадке Тарасов ни разу не видел Романа во время их игр — ни на скамейке для зрителей и запасных, ни где-либо поблизости, ни разу за все последующие пять лет учебы. Лишь однажды — сразу по возвращении Романа из больницы — встретился с ним на мгновение взглядом, накачивая мяч, и тот взгляд Романа из приоткрытого окна его комнаты на шестом этаже запомнился Тарасову навсегда…
В школе Виктору прочили спортивное будущее, считали, что прямая ему дорога после десятого класса — в институт физкультуры, и всех крайне удивило его решение поступить в медицинский. «Спорт от меня никуда не уйдет. А профессия врача не помешает, лишней в жизни не будет…» — объяснял он приятелям и учителям, но дело, конечно, было не в этом.
Принятое в детстве решение не поколебали ни спортивные успехи в старших классах, ни похвалы взрослых, ни восхищение товарищей. Стать знаменитым хирургом, мастером — золотые руки и избавить однажды Романа от его болезни — такую он поставил перед собой цель. Виктор не был мечтательным мальчиком, но часто перед сном ему представлялось, как они с Романом, уже взрослые, приходят на старую школьную спортплощадку, снимают свои красивые костюмы, надевают кеды… Будет светить солнце, будет дуть с Канала освежающий ветерок; гурьбой прильнут к металлической сетке ограждения любопытные пацаны — такая потеха: солидные на вид дяди, длинный и покороче, гоняют мяч, пасуют друг другу и кидают, без конца кидают по кольцу, и от их мощных бросков вот-вот развалятся облупленные щиты баскетбольных
Сейчас, на подступах к исполнению детских мечтаний, хирургу Тарасову на минуту стало не по себе. Впервые представилась ему долгой и трудной оставшаяся за спиной дорога от порога школы до порога кабинета заведующего отделением специализированной клиники, всегда дотоле казавшаяся незаметной — в стремлении поскорей ее одолеть. За ближайшим верстовым столбом замаячила вдруг вероятность неудачи, та вероятность, которая постоянно есть в практике врача. Усилием воли он согнал незваный призрак на обочину дороги, погнал по неровному полю и гнал до тех пор, пока он не исчез за дальними холмами.
— Не было у меня неудач и не будет! — произнес Тарасов громко и удивился: с каких это пор начал он разговаривать с собою вслух…
Опять в ночи за окном невесело лают собаки. Виктор говорит: во дворе клиники — виварий, в лабораториях на собаках ставят опыты. Так было, так есть. Еще в начале прошлого века академик Павлов экспериментировал с ними. А может, и до него кто?.. Собака — лучший друг человека. И служит ему всю жизнь, и под скальпель, если надо, ложится, мается с чужими органами, вшитыми датчиками и фистулами, умирает — для человека. Воистину — друг до гроба.
Анализов больше не будет, все предоперационные исследования закончены, остается — ждать. «Теперь дело за…» — Виктор тогда, устраивая его в палате, запнулся на этом месте своей шибко бодрой речи… Если же продолжить, получится — «дело за несчастным случаем». Парадокс: оба мы ждем несчастного случая, причем у д а ч н о г о в сложившейся ситуации — со смертельным исходом и чтобы при этом у погибшего можно было изъять сердце. Изъять и заменить им мое, никуда не годящееся, дышащее на ладан. Оборвется жизнь чья-то и даст продолжение моей, сделает здоровым, покончит с угнетающими комплексами. Чье же это будет сердце? Не думать бы… Чье бы ни было — все равно чужое. Как оно приживется в моем измотанном организме? Сам-то человек, весь, в целом, с его совершенным мозгом, нервами, уменьем адаптироваться, сам-то он, попадая в новую обстановку, просто переехав в другой город, на другую квартиру, подолгу, иногда всю оставшуюся жизнь, не может свыкнуться с изменившимся окружением, мучается. Что уж говорить о совсем малой его частице — узле мышц, простом насосе?! Скорей бы научились делать этот узел искусственным! Пожалуйста, товарищ Петраков: специально для вас изготовлено! Разрешите поставить на место? Закройте глаза, глубоко вдохните и засыпайте. Часиков через пять-шесть снова встретимся. Будете вы хозяин — барин: как хотите, как умеете, воспитывайте свое новое приобретение — необъятный простор для вашего ума, целина, как говорится… Насколько было бы легче!
А собаки всё лают. Вчера их было три, сегодня — две: самого басовитого лая не слышно…
При утреннем обходе Тарасов дольше обычного выслушивал и выстукивал Романа. Закончив и бегло взглянув на его лицо, проворчал:
— Ты чего не спишь по ночам? Готовим, готовим тебя, а ты все наши старания насмарку свести хочешь? Сегодня обязательно постарайся уснуть пораньше — утром оперируем!
2
Как выпал первый снег и как он, многократно обновленный, слежавшийся и потемневший за зиму, быстро сошел, размытый первыми апрельскими дождями, — Роман наблюдал с больничной койки, и сейчас, медленно ступая рядом с Виктором по непросохшей дорожке сквера перед фасадом клиники, физически ощутил всю тягучесть прожитой в ее стенах зимы.